Пожарная застава квартала Одэнматё

Лиса шевельнулась. Изящные пальцы белее шелка едва показались из широкого рукава. Хэдайро, вздрогнув, глубоко склонился, передавая кисть лисе.

Изысканные строчки словно сами пролились на бумагу, — ответ был, естественно, ритмичным и мягко рифмованным. От безусловной глубины ее отказа сжималось сердце.

Дрожащими пальцами, непростительно неуклюже, юный Хэдайро писал в ответ, что сейчас эти люди будут решать ее судьбу, что она в крайней опасности, что он единственный, кто может ей помочь…

Выражение ее лица оставалось непреклонным. Мелко чиркая кистью, она отписала ему удалиться ради спасения собственной жизни.

Склонившись, принимая кисть с тяжестью в груди, Хэдайро понял, что желанию ее не уступит и одну ее здесь не оставит.

Сэнсиро, облачившись в богатое черное кимоно с чужими гербами, приблизился и произнес:

— Она все понимает? Она согласна? Хорошо… Я благодарен тебе, монах…

Сэнсиро протянул руку лисе:

— Прошу вас, госпожа.

Лиса поднялась, Сэнсиро, взяв ее за кончики пальцев, повел в общий зал дома, где их уже ждали.

Хэдайро, подавленный, последовал за ними.

В общей зале, освещенной бумажными фонарями, времени не теряли. Здоровенный, хмельной, с пучком черных волос на потном бритом черепе Бэзо Безголовый травил торговца Годзабуро. Голый мальчишка, рыча, на четвереньках, в ошейнике, за который его держал Бэзо, бросался на забившегося в угол старика. Худой, мосластый Годзабуро возмущенно вопил и пинался. Игрок Иченоза, крупный, как борец сумо, полуголый, зататуированный до бровей рыбацкий старшина, игрок и транжира, падальщик всего выброшенного морем, прибрежный хищник, сидел на полу напротив пускавшего трубочный дым дядьки Торадзаэмона у низкого стола с пирамидой в два кулака высотой, полностью сложенной из китайских золотых монет. Иченоза и Торадзаэмон подливали друг другу сакэ и сторожили друг от друга добычу. Матушка Бэнсо, древняя сгорбленная старуха, принимавшая родами всех присутствующих мужчин, мать уже одуревшего от старости старика Годзабуро, грела сакэ в кипящей на жаровне воде и качала головой.

Когда вошла лиса, навалилась тишина. Даже пацан в ошейнике, бессловесная псина, подобранный когда-то на обломках кораблекрушения, раскрыв рот, пустил длинные слюни.

— Моя! — Годзабуро завопил первым, тыкая в лису худым пальцем. — Моя! Мне! Мне отдавайте... — Старик, не вставая, на четвереньках побежал к лисе, задирая острую бороденку. — Все прощу, все долги. За все годы. Забирайте добычу, золото, а ее мне!

Взгляд лисы прижимал торговца к полу. Он хотел и боялся.

— Лучше дайте мне ее прирезать, — Бэзо Безголовый плюнул, оттаскивая пацана к ноге за ошейник. — Давно мне этого хочется.

— Давай, попробуй, — тихо произнес Полукровка.

— Ну зачем же, — успокаивающе поднял огромные руки игрок Иченоза. — Ну зачем же так громко шуметь? Я, однако же, совсем-совсем не понимаю, зачем так шуметь? Давайте посидим, подумаем обществом, как поступить, учтем и твое мнение, Бэзо. Обязательно учтем. Присаживайтесь. Присаживайтесь, гости дорогие, вот, возле стола. Монаха посадите, — это вы здорово придумали монаха привести. Пусть все запомнит и запишет, а то доверия меж нами, как я могу заметить, нет никакого. А жаль, жаль, не чужие же люди…

Хэдайро сел, где указали, взглянул через стол на дядьку Торадзаэмона. На шее у того, как буддийские четки, висело интересное ожерелье, — Хэдайро опознал в нем связку из семи бронзовых китайских гранат с фитилями. Торадзаэмон тонко улыбнулся Хэдайро, затянулся трубкой — в чашке трубки заалел горящий табак, и громко произнес:

— Так что порешим, община?

От этих его слов тут-то все крепко и задумались.

…Вернувшийся из похода первым, Бэзо совсем распустился. На захваченные деньги он пил-гулял, поил всю деревню, старших не слушал, поступал по-своему. Но наконец Годзабуро явился к нему на корабль с записями, по которым выходило, что всю добычу следует отдать в счет долга — за снаряжение кораблей, за заложенный за три года урожай, за долги, которые в отсутствие добытчиков успел обильно наделать неутомимый игрок Иченоза, — и Бэзо озверел. Торговца, вместе с записями, выбросил в море, а когда с Годзабуро на корабль явился возмущенный Иченоза вместе с прочими деревенскими наводить умиротворение, дело дошло до ножей.

Разобиженный на общину Бэзо спалил корабль, засел всей своей шайкой в домишках на мысу и каждый день тревожил деревенские кладовые и огороды. Сторожей, не дрогнув, бил, а если не доходило — резал.

По дворам исчезали молодые девушки. Сказывали, что поступал с ними Бэзо очень скверно.

Игрок Иченоза, собрав по острову войско с бамбуковыми копьями, ходил войной на мыс — но бежал, раненный тяжелой шипастой дубиной Безголового. Однако община прочно стояла за Иченозу — долги следовало отдавать, старших следовало слушаться.

А тут и Полукровка пожаловал. Сойти на берег ему не дали — памятуя историю с Бэзо, община потребовала сдать оружие и добычу. Даже не дали набрать воды.