Пожарная застава квартала Одэнматё

Отец Адуарте был не из тех священников, что прекращают нести слово божие язычникам из-за участия в войне. А гербы дома Сацума на доспехах людей Масахиро, купленных по случаю купцами в Маниле для своих сыновей, — крест в круге, удила лошади — понятный герб для этого старого всаднического рода, — возбудили в священнике крайнее рвение.

И теперь Масахиро усердно зубрил молитвы и готовился к крещению.

Хотя отец Адуарте выглядел добрым старичком, старым книжником с добрым взглядом, и напоминал старого монастырского учителя, но Мацуда заклинал Масахиро не обманываться. Отец Адуарте был тщателен, неистов и крайне опасен, в чем Масахиро мог лично убедиться, когда по настоянию доминиканца вешали голландских пленных с захваченного корабля.

Масахиро и не подозревал о таких различиях среди носатых южных варваров. На его взгляд, все они были одинаково бородаты, носаты, корабли их были одинаково черными и все они имели страсть к колющему оружию, мушкетам и пушкам.

Но, захватив голландский корабль, стоявший в бухте Меконга, внезапным ночным налетом с доставившей их сюда джонки, испанцы расправились с командой как с самыми жестокими своими врагами.

Руис называл их мятежниками и предателями. Отец Адуарте — еретиками.

Кого не повесили — выбросили в море, акулам.

На борту нашли груз пороха и ружей, несомненно для врагов Испании на этих берегах.

Подняв на захваченном корабле флаг Испании, Руис направил его к берегу, где им и попались те торговцы, и тут уж сам Господь велел не упускать своего.

И вот они здесь, враги там, а в голове Масахиро вязнут непонятные латинские фразы.

— Разве достойно князю крестоносного войска произносить слова божьи так, что не разобрать ни начала, ни конца? — восклицал в сердцах отец Адуарте, привыкший пороть учеников при трудностях обучения, если такие у него случались. А сейчас он явно был в затруднении по поводу выбора средств при просвещении благодарного союзника и нажимал на вдохновенное, но косноязычное убеждение.

Самым удивительным, что узнал от него Масахиро, было то, что его бог был один, но его было три, и он был плотник.

Ну и Масахиро было лестно, что его называют князем, и пока он не нашелся как объяснить недоразумение, и вообще его больше беспокоило явное несоответствие соотношения сил. В лесу вокруг дворца скопились буквально сотни загорелых воинов в набедренных повязках. Были те, что при доспехах, и даже показывались слоны! Удивительные существа, каких Масахиро еще сам не видел.

Отец Адуарте отстал от Масахиро со своей латынью только на закате. А в темноте Руис, собрав на корме командиров, приказал:

— В полночь выступаем. И чтобы тихо. Вытряхнем Раму из постели тепленького.

Общий хищный хохоток был ему ответом. Руис, довольный настроением воинов, кивнул.

Они отплыли от места стоянки, тихо прошли в темноте на веслах вдоль берега, где деревья полоскали ветви в черной воде, свернули в никем не охраняемый канал, ведущий ко дворцу, и высадились на выложенную камнем террасу прямо у стены дворца около незначительных хозяйственных ворот, где-то недалеко от покоев короля Рамы.

А вся его армия сторожила брошенную у берега пустую джонку.

Под грохот барабана и выстрелы мушкетов они смели набережную заставу, а потом ударили по воротам, которые не смогла удержать слабая дворцовая стража.

Они ворвались внутрь, рыча как демоны, кровожадные как тигры, и, конечно, ничего не сталось так, как надеялся Руис. То ли от выстрелов, то ли от опрокинутой жаровни, но дворец полыхнул так, что атакующим пришлось спасаться немедленным бегством обратно на темный берег.

Пламя играло отблесками на шлемах-морионах испанских стрелков, построенных Руисом на берегу, и на лезвиях прикрывавших их нагинатами воинов Масахиро в славных доспехах в черной шнуровке.

Почти из самого пламени на причал выкатился человек со щитом и окровавленным мечом. Понс де Реал!

Понс приблизился к Руису и доложил:

— Не удалось. Я заколол его сына и одну из жен, но сам Рама ушел. А потом все начало рушиться, я не смог его догнать.

— Понятно, — процедил Руис.

Во всеобщем молчании, только слышен был треск горящего дворца, Масахиро обвел взглядом линию своих воинов, в их глазах играло пламя пожара.

— Блаженный Илион, пылая, разрушался,

И падали троянцы, сражаемы ахейскими мечами,

Медноострыми, как пламя языки! —

проговорил вдруг отец Адуарте, глядя на пожар из-под шлема:

— То Персеполис, Карфаген. То Рим, велик вовек, горит.

Смирись пред волею божьей, человек.

Внезапный поэтический приступ был выслушан во всеобщем молчании. Масахиро не мог быть уверен, что понял все тонкие аллюзии, но смысл о пожаре и войне уловил вполне. Момент для подобного поэтического отступления, на его вкус, был безупречен. Отец Адуарте в качестве поэта и воина пленял его больше, чем священник и монах.

Величественный, как лес, дворец Срей Сантор обращался в груду развалин у них на глазах.

— Отступаем, — угрюмо бросил Руис в общем молчании.

Крики и зарево в тылу заставили Руиса обернуться. Это воины короля Рамы, оставив позиции на берегу, прошли вдоль канала и наткнулись на лодку, и теперь она уже полыхала вовсю.