Пожарная застава квартала Одэнматё

Мы углубились в кварталы, которые были мне еще не знакомы, но я понимал, что находимся мы примерно в Накабаси.

И вот я услышал мерный стук глухого барабана и выкрики зазывалы. Шум скопища людей, голос жаждущей зрелища толпы.

И он открылся нам неожиданно из-за поворота — высокий фасад, увешанный вертикальными полотнищами с огромными узорами, башня, собранная из связанных толстых бамбуковых стволов над входом, с которой и надрывался зазывала, избивая свой барабан, толпа волновалась под его ногами. Ярко освещенный вывешенными фонарями фасад театра приковывал внимание и уже не отпускал. В воздухе вибрировало страстное ожидание.

— Спешите! Спешите! Последнее представление в этот день! Сегодня представлений больше не будет! — кричал зазывала в такт ударам барабана. И толпа под ним отзывалась на каждый удар.

Это был театр. Театр «Сарувакадза». Самый первый и самый старый в Эдо театр Кабуки, а значит, и самый главный среди театров Восточной столицы.

Именно сюда привел меня кабукимоно Нагасиро.

Мы не пошли к ярко освещенному главному входу прямо под башней, мы обошли ожидающую шумную толпу и вошли в узкий переулок сбоку от театра. Там, на задах, мы прошли мимо грозного сторожа, казавшегося борцом сумо, присматривавшего за нами из-под тяжелых век.

— Привет, — бросил Нагасиро, проходя мимо.

— А, — гулко ответил сторож. — Это ты, Нагасиро. А кто это с тобой?

— Его пригласил Сарувака, — ответил Нагасиро.

— Ты же знаешь, что я узнаю, если это не так? — мягко спросил у Нагасиро сторож, а Нагасиро ничего не ответил, приподняв занавесь с неизвестным мне гербом, нырнул внутрь. Я, откинув занавесь, вошел следом.

Я никогда прежде не был в Кабуки.

Конечно же, я слышал о нем.

Мне доводилось присутствовать при церемониях Но, проходивших в нашем замке, я сопровождал господина старшего садовника и полагал, что сложил полное мнение о высоком театральном действе, и я бы занимал свое внимание чем-то менее надуманным и скучным. Конечно, я видел деревенские представления кукольников, грубые и достаточно легковесные, кто их не видел? Но к тому, что мне показали тут, я не был готов.

Это было огромное здание, больше зала старшего совета в нашем замке в Какэгава. Кедровые колонны держали в воздухе навес второго этажа и высокую крышу, над галереями, в середине которой было видно темнеющее небо.

Зал был полон зрителей, и бой барабана, стучавший за тонкими стенами, призывал к началу спектакля словно к битве.

А мы были с другой стороны бамбукового занавеса, разделявшего театр, с этой стороны иллюзии, по эту сторону волшебства.

— Канкуро! — надрывался взмокший дядька с самурайской прической, при мече, в отчаянно цветастом, словно женском, кимоно. — Канкуро! Куда он делся, вздорный мальчишка? Найти немедля, нам давно пора начинать! Нагасиро? Тебе чего тут нужно?

— Я привел человека, который вам нужен, господин Сарувака, — поклонился Нагасиро со всем возможным почтением, поразившим меня до глубины души.

— Сейчас я занят, — раздраженно взмахнул сложенным веером господин Сарувака. — Подождите до конца отделения. Где Канкуро?! Он нужен мне немедленно!

И убежал прочь.

Нагасиро едва заметно усмехнулся ему вослед.

— Ну что ж, Исава, — проговорил он. — Посмотрим спектакль, раз уж мы тут. Некоторые за вход сюда два рё да три бу отдают.

— Поразительная сумма, — пробормотал я. За такие деньги можно приобрести на рисовой бирже три здоровенных мешка с необрушенным черным рисом. И нанять десяток носильщиков, чтобы унести его с собой, — и ноги у них будут подгибаться…

— Да уж, просто удивительно, как иные переплачивают порой, — усмехнулся Нагасиро. — Непостижимо сколько. И я бы столько платил, только не хочу родителей довести до нищеты.

Нагасиро провел меня в зал, заполненный сидящим на циновках зрителями, за задние ряды, где мы встали у кедровых четырехгранных колонн, от которых было видно все, а спектакль уже начинался со стука звонких деревянных колотушек, от звука которых замирало сердце, и заунывный напев чтеца завел свой рассказ о временах далеких и местах отдаленных...

Пьеса была о злоключениях Сугавара-но Митидзанэ, сосланного в далекий край на Кюсю, и его верной вишне, перенесшейся в его далекую ссылку из воспоминаний детства. Печальная история.

И где-то к середине я понял, что это не новое переложение ученического рассказа о злоключениях древнего царедворца, это злободневное иносказание, рассказ о судьбе людей, мне небезразличных, это нашего сосланного господина представляли здесь в виде Сугавара-но Митидзанэ, что томился теперь в одиночестве в изгнании. А вишня — вросший в землю родины воинский дом его, что не сдвинется с места и не перенесется, конечно, на далекий север, чтобы поддержать господина в его одиночестве, потому что деревья вернее людей…

Видеть такую интерпретацию было неожиданно и больно.