Пожарный

– Мистер Руквуд, мне надоели люди, считающие, что только они имеют право решать, что лучше или хуже для других. Я была замужем – и пять лет мне внушали: все, что позволяет мне чувствовать себя человеком, мне не нужно. Я обращалась к религии – к церкви Святого Пения в храме Света – все то же самое. Теперь у нас демократия, и мы будем голосовать. Не дуйтесь, у вас тоже есть право голоса.

– Трижды ура выборам! – крикнула Алли.

Пожарный злобно глянул на Алли с братом.

– Большинство сообществ сходятся на том, что дети не обладают достаточной информацией, чтобы участвовать в публичных диспутах.

– Большинство детей не спасали вашу тощую неблагодарную задницу от публичных побиваний камнями. Голосуем. Все. И я – за кота, – сказала Харпер.

– Я голосую за бескошачье будущее, – сказал Пожарный и ткнул пальцем в Рене: – И она тоже. Потому что, в отличие от вас, Рене Гилмонтон женщина разумная, логичная и осторожная, правда, Рене?

Рене провела ладонью по мокрой щеке.

– Он прав. Если что-нибудь случится с детьми из-за того, что мы взяли с собой кота, я не перенесу. Это чрезмерный риск. И потом… я вовсе не уверена, что это мой кот.

– Вы лжете, Рене, я вас насквозь вижу, – сказала Харпер. Она обернулась, пылая праведным гневом, к детям. – Как вы голосуете?

– Я за кота, – сказала Алли.

Ник ткнул большим пальцем вверх.

– Вы двое в меньшинстве! – воскликнула Харпер. – Мистер Трюфель едет с нами!

Рене задрожала:

– Харпер. Нет. Правда. Вы не… мы не можем…

– Можем, – сказала Харпер. – И возьмем. Демократия, мать вашу. Привыкайте.

Мистер Трюфель потерся спиной о лодыжки Рене и взглянул на Харпер с таким выражением, что стало ясно: он не сомневался ни минуты.

11

Харпер вытянулась в темноте рядом с Рене – кот примостился между ними – за тремя рядами огнетушителей. Алли и Ник залезли под шланги в другом отсеке. Харпер уткнулась лицом в шерсть мистера Трюфеля и вдыхала историю последних девяти месяцев тайной кошачьей жизни: плесень, пыль, могильная земля, подвалы и высокая трава, пляж и сточная канава, помойка и одуванчики.

Машина зашумела и дернулась. Они выехали на Южную улицу – Харпер поняла это по невысокой скорости и качке. На Южной полно поворотов. Они попали в выбоину, и зубы Харпер лязгнули.

– Раньше до Макиаса было часов пять. Интересно, как сейчас? – тихо спросила Рене.

– Неизвестно, что сейчас с автострадой. Прошлой осенью пожар прошел от Бутбей-Харбора до границы. Тысячи акров. И кто его знает – получится ли проехать всю дорогу. Если придется идти пешком, это может занять… много времени.

Мурчание мистера Трюфеля ритмично разносилось по деревянному отсеку; Харпер казалось, что кто-то играет на стиральной доске в кантри-ансамбле.

– Но если дорога свободна, мы могли бы оказаться на острове уже сегодня ночью.

– Неизвестно, сколько времени нас будут оформлять. И как часто ходит корабль.

– А неплохо было бы принять горячий душ?

– Безумие. Сейчас вы еще начнете грезить о еде не из консервной банки.

– Вы с ним спали? – спросила Рене с бухты-барахты.

Пожарная машина перешла на более высокую передачу и начала ускоряться. Они выехали с Южной улицы на Миддл-роуд. Под колесами шуршал ровный асфальт.

– Нет, – ответила Харпер. – Ну, то есть… мы лежали рядом в кровати, просто обнявшись. У него же ребра сломаны. И еще рука. – И непонятно, как рассказать про другую женщину, бывшую с ними в комнате, в огне. – А позже я была слишком беременна.

– Ну с этим разберетесь, когда окажемся на острове. – Пожарная машина тряслась и погромыхивала. – Жалко, что у нас с Гилом ничего не было. Жалко – но Мазз все время пялился, все время был с нами в комнате. Я понимаю, что не особо привлекательна. То есть я толстая, и мне почти пятьдесят. Но он долгое время провел в тюрьме, и…

– Рене, вы восхитительно вдувабельны, – сказала Харпер. – Вы бы перевернули его мир.

Рене закрыла рот ладонью и беспомощно затряслась.

Огнетушители позвякивали, стукаясь друг о друга.

Когда Рене справилась со смехом, она спросила:

– Но вы хотя бы целовались? И говорили слово на букву «Л»?

– Да.

– Хорошо. Гил никогда мне этого не говорил, и я не говорила. Не хотела, чтобы он чувствовал себя обязанным. А теперь жалею. Жалею, что не рискнула. И не важно, что он ответил бы. Главное, чтобы услышал это от меня.

– Он знал, – сказала Харпер.

Звук под колесами изменился – стал глуше. Значит, они выезжают на автомагистраль, на I-95. «Вот сейчас, – подумала Харпер. – Вот сейчас. Вот сейчас». На мосту из-под колес будет доноситься стальной торопливый шум. Там уж не ошибешься. Контрольный пост расположен на первой трети моста.

– Жалею, что не сказала ему утром. Если нас остановят и найдут, я уже не успею, – сказала Харпер. Пульс участился, словно спеша за ускоряющейся машиной. – И вас я очень люблю, Рене Гилмонтон. Вы самый разумный человек, кого я знаю. Надеюсь, я стану такой же, когда вырасту.

– О, Харпер. Пожалуйста, не становитесь кем-то – только собой. Вы прекрасны такая, какая есть.

Под колесами зазвенел мост, и машина стала замедляться.