Пожароопасный период

– Третьеводни, значить. День этот, восьмое число, сколько народу сгубил в городе, – бабушка покачала руку. – Автобусом, не слыхал, двоих задавило? А он, шофер-то, только- только свадьбу отгулял, женился. Ну и что теперь – тюрьма! А парнишка молодой, после армии. А тут другое происшествие, тоже не лучше: орда с горки каталась. Теперь везде настроено этих горок. Беда прямо. Ну вот, один раскатился на досточке, а тут тоже машина подвернулась, везла чего-то. Ну он, парнишшонка, и влетел прямо под машину. И удачно, правда, не задело ни колесом, ни осью. А ить могло. Горе бы родителям, спаси бог.

– А у вас-то что с рукой, бабушка?

– А вот хлобыснулась. Ноги покатились, и я всем туловом на спину. Рука напополам, и внутре, поди, отшибла. А вышла от снохи. Сноха-то у меня хорошая, не пообижусь. Валерка, правда, варнак, стал попивать. Ну дак все равно собрали на машину, я помогла. Думаем, может, меньше будет прикладываться за рулем. А сноха, всё она, дай ей бог здоровья.

Сидели, разговаривали. Павел настроился на длинную повесть бабушки о снохе и Валерке, но растворилась дверь кабинета, вышла, стуча костылями, его Марина. *

– Следующий, – сказал из-за двери доктор.

– Ну, покостыляли, – кивнула Марина.

На другое утро Павел уехал на работу. В «уазике» сидели всей бригадой. В тепле. Густо курили. До пригородного совхоза асфальт, езда каких-нибудь полчаса. Только и дела, что успеть рассказать пару анекдотов да сигарету выкурить.

– Ну как у тебя Марина? – спросил бригадир Павла.

– Ничего, скачет. Маленькая какая-то косточка хрустнула.

– Может, что надо достать, а, Паша? Из лекарств, из дефицитных продуктов каких. Фосфор нужен, калий, я знаю. Ну чтоб побыстрей срасталось. Только моргни, организуем.

– Ничего не надо. Сам я.

– Может, она что просила? Марина.

Павел затянулся сигаретой, усмехнулся про себя: скажи кому, что просила! Это ж надо, привези, говорит, утеночка. Вот такого маленького, пушистенького, курносенького. Ну, Маринка! Скажи кому.

Февраль 1985 г.

На выступлении

Позвонил мне сотрудник бюро пропаганды художественной литературы, попросил выступить в школе перед старшеклассниками, а следом в солидном, как он выразился, комбинате бытовых услуг – КБУ, с которым он только что заключил договор. Я пытался отбояриться, ссылаясь на занятость, да и, честно признаться, не люблю эти скоропостижные выходы на публику – экспромтом, без подготовки. Но сотрудник был настойчив, пустил в действие главный, как он считал, козырь: мол, ученики жаждут послушать именно меня, заготовили в письменном виде вопросы.

В школе я отработал урок, захватив и большую перемену. Стихи впитывались старшеклассниками, как в губку, добрые чувства ложились в благодатную почву. И я даже повеселел. Потом пошли вопросы, подобные тем, что задавали Евтушенко на вечере в Останкино: «Как Вы относитесь к «Бони М», «к любви с первого взгляда?»

В комбинат бытовых услуг я должен был идти не один, а с моим приятелем – поэтом Владимиром Нечем, фамилию которого в афишах каждый раз перекраивали на свой аршин, что вызывало в нем справедливую обиду.

– Привет! – сказал Неч, поджидая меня возле перекрестка, как условились, сияя новым в крупную клетку пальто и не менее шикарным дипломатом.

– Привет! – сказал я, отвечая на крепкое рукопожатие, чуть не уронив в грязь папку, из которой лохматилась, обвернутая местной газетой, рукопись.

– Двинули. А то как бы не опоздать.

– А куда?

– А я знаю?

– Ты да не знаешь. Наверное, перед какими-нибудь швейниками выступать?

– Не-ет. Я только – из бюро, сказали – КБУ, ориентиры дали, – и он назвал улицу.

Мы пошли. С полчаса блуждали мы по этой улице, прыгали через лужи и колдобины, выпархивая из-под буферов летящего транспорта. Стояла весна. Апрель. И было еще зябко. Мы бросались ко всякой добропорядочной вывеске у парадного входа учреждений, изучали их до последней буковки, но – тщетно. Наконец остановили пожилого гражданина с тросточкой, во взоре которого, как нам показалось, не отражалась суета и гонка быстробегущей жизни и почуявшей весну толпы. И гражданин объяснил.

– Вы рядом, ребята, кружите. Вон тополя, видите?

– Видим.

– Шагайте вдоль заборчика, никуда не сворачивайте, прямо упретесь.

Я посмотрел на Неча, Неч посмотрел на меня. И мы пошли вдоль заборчика.

– Ты куда меня ведешь? – спросил Неч, пугливо косясь на могильные кресты среди тополей.

– А ты куда? – засомневался и я, разглядев впереди старушку с траурным погребальным венком.

– Слушай, я не пойду. Там же похоронная контора! – сказал Неч и решительно остановился.

– Ну, контора. Какая теперь разница, там же ждут! – во мне запробуждалось наследственное упрямство.

– Тебе хорошо, – непонятно на что намекнул Неч.

– Еще бы, во как хорошо! – меня уже разбирала досада на него, хотя и самому захотелось повернуть оглобли, пропади оно пропадом. – Пошли, пошли, – я потянул его за рукав блистательного пальто, на котором темнели уже дробинки засыхающих брызг.