Пожарский 2 (СИ)

Реально, лучше сейчас не шутить, а то перемкнёт его в переходной форме, трансформируй потом принудительно, мучайся.

— Чего случилось-то, говори толком.

Змей горько вздохнул.

— Понимаешь, Димас, — это, он говорит, что так моё имя на кавказский манер звучит, — прилетаю я, зна-ачит, домой. В родную деревню! — Горыныч натурально выпучил глаза. — А мне — мне! — претензии выкатывают!

— М-м?

— Говорят, мол, сынуля мой их, зна-ачит обибает, нет, это, о-би-жает. Во!

— А ты?

— Я грю: какой сынуля, вы чё? Я один как перст, — он всхлипнул, — один, совсем.

Да, тогда Гидра с Ехой ещё не проявились, точно. И Змей страдал.

— А мне старейшины и говорят: прилетел змей, яркий такой. В перьях.

— Что — прям натурально в перьях?!

— Ну! Да ещё в изумрудных, можешь представить?!

— Пиштец.

— Сразу заявил, что он — мой сын. Повидаться мол, хочет, — Горыныч шумно высморкался. — И жрёт, гад летучий, по восемь овец в день! Старейшины в панике. Такими темпами, говорят, скоро вообще стад не останется!

— Ну д…

— Я им, говорю, — вы чего? Да ни один человек столько не съест! Обалдели, да? А они мне — а он в образе змея жрёт.

— Ядрёна-Матрёна, — только и смог сказать я.

Змею рассказ доставлял истинные муки:

— Зачем? Зачем восемь, а? — горько причитал он. — Ну обернись ты человеком, приготовь плов, шашлык, зелени возьми… Энергоёмкость же будет выше чем в образе. Ну?!

Что тут скажешь?

— Э-э-эх! Давай, наливай!

Выпили.

— Ну, я взлетел, да… Лечу, да, ищу. И тут мне ка-а-ак кто-то даст в крыло! Чуть плечо не вывихнул, неприятно так! Я вывернулся, щиты поставил. Смотрю — а это мелкий такой змеёныш, на западе таких «вирм» называют — тоже змей, только без передних лап. Как эта шняга летает — непонятно. Ни крыльев, ни хрена. Шкурка яркая, лазурно-голубая с прозеленью. Пёрышки торчком. Но дура-а-ак… Кто ж на меня в моих же родных небесах нападает? Я ж на одну ладонь посажу…

— Другой прихлопну! — закончил я любимое присловье Горыныча. — Дальше-то?!

— Да чё там… Сгрёб его в горсть, чуть сжал, да и бросил вниз. Думаю: если настоящий змей — не убьётся. Я, когда пацаном был, знаешь, сколько падал? О-о-о, не сосчитать. Постоянно в лубках ходил. Там же, понимаешь, вся моторика меняется, пока привыкнешь…

— Да понятно, свои сложности.

— Ну так вот. Грохнулся этот приблудыш в долину, анчар старый сломал. Лежит, стонет. Я спустился. Скинул образ, подхожу. Говорю: «Ну что, искал меня, паршивец? Ну, считай, нашёл. Что-то недоволен, смотрю?» Он снял облик, но знаешь, не по-нашему, а… как-то волнами, сперва словно рябью пошёл, а потом уж человек.

Да уж, Горынычу, я знаю, облик сложнее принять, здоровый слишком, а назад — раз, и готово.

— Человек-то обычный?

Змей нетрезво скривил губы:

— Паренёк… на вид лет пятнадцать. Одет не по-нашему. Точнее, почти и не одет. На жопе что-то намотано, сандальки кожаные, весь в браслетах золотых, словно девка какая, даже на ногах. Я говорю: «Э-э-э, кто ты? Что ты?! Зачем прилетел, на честных людей прыгаешь?» А он мне ва-ажно так отвечает: «Ты ответишь за свои слова и неуважение! Я — Кет… цаль… коатль, сын великой богини Чимальмы и величайшего мага руссов, Змея. И моя мать, и мой отец вырвут тебе сердце, подадут его мне на завтрак, а тело сотрут в порошок!»

— Опа! Прям вырвут и сотрут?

— Я тоже так спросил. А он губёшки пельменем сложил: «Ты уже дрожишь и боишься, летающий червяк! Правильно делаешь!» Знаешь, Димас, я прям озверел. Ну не в том смысле, что опять в зверя превратился. Чувствую, щас прибью гадёныша!

— Судя по тому, что ты тут, величайший маг Змей Горыныч не вырвал тебе сердце? — усмехнулся я.

— А!.. — Змей горько махнул рукой. — Тока хотел башку ему оторвать, он артефакт портала активировал. Провалились оба — а там солнце, зелень, море синее — короче, помнишь, мы по обмену ездили? Вот прям туда! И эта мразота как заорёт: «Мама! Великая богиня, к тебе взываю!» Не, ну нормально?

— А чего не побежал к мамочке-то?

— Так я ж его за шкиряк держу. Поддал ему пинка, чтоб не дёргался — тут небеса потемнели, тучи такие грозовые, и из ближайшей огромная рожа высунулась. Глаза белым светятся, искры летят! И как гаркнет, меня аж звуковой волной подвинуло: «Кто ты таков есть? Назовись перед смертью!»

— Назвался?

— А чё стесняться? Тихон, сын Михайлов, говорю. А сам все возможные щиты на себя вешаю, усилины, ускорители — всё что есть, ибо чувствую — дамочка серьёзная. Спрашиваю: «А ты кто есть такая, назовись перед смертным боем?»

— И?..