Пожарский-3

Ещё один заход с обмороком — и боевой декан магической академии давал урок младшим клановцам. Иногда это была физкультура, иногда — какие-то переделанные для детей рассказы об устройстве мира и энергий, но Юля сказала, что с детьми надо заниматься, чтобы они не остались неучами — и Болеслав воспринял это как вызов. Надо? Будем!

Потом ещё один заход и обед, на котором наш боевой магистр сидел бледной тенью.

Далее — небольшой перерыв и ещё заход, после которого Болеслав шёл муштровать уже юных оборотней.

И ещё несколько заходов, в промежутках между которыми он тренировал отдельные кхитайские подразделения — на всяческие боевые и тактические задачи.

Общим числом получалось девять обмороков в день. В таком режиме Болеслав прибавлял примерно по десятке в неделю, считал это великолепным результатом и тормозить не собирался. Юля Монтеева страдала от жалости к мужу, но молчала, потому что (как по секрету рассказал мне Матвей) Болеслав пригрозил ей отказаться от её помощи, ежели она будет причитать. Мол, ребятишек попрошу, они мне Аристинину лечилку в рот вольют, и нормально будет. Поэтому Юля страдала молча.

Аристина, кстати, занята была по самые уши. Кроме волшебных уколов она готовила нам и всяческие микстуры-эликсиры: лечилки, усилины, ускорители и прочие, прочие, какие мы только с Горынычем смогли счесть полезными. Увидев Горушеву коллекцию драгоценных камней и минералов, разрешённых к использованию, она чуть в обморок не упала от счастья, а за рецепт превентивного антипохмелина прониклась к Горынычу глубочайшим уважением.

В один из вечеров забега́л Токомерий, рассказывал, что Ипатьева кондотта вывела свои семьи в Валахию и размещена во временных жилищах, а вокруг княжеского замка начато строительство домов, которые образуют единый массив и станут второй линией обороны на случай осады.

— А вот построились бы вы кру́гом, — мудро сказал Горыныч, — удобно было бы защитный купол ставить.

— Умный, да? — ухмыльнулся Негру Вода. — Череп не жмёт тебе, э, ара?

— Чё — кру́гом строитесь?

— Ну, конеч-ч-чно. Не считая прочих фортификационных хитростей.

Токомерий также был предупреждён о возможности голода, чтоб излишки не разбазаривал. Хотя, у них там климат всё же помягче…

Что касается лично меня, то я тоже упражнялся, не хуже, чем Болеслав. А смысл от безделья в деревне маяться? И до того доупражнялся, что к концу ноября моя манопроводимость уже близко-близко вплотную подкатила к архимагическим значениям. Это было важно не только в преддверии неминуемой войны, но ещё и потому, что в памяти у меня висела метка с обещанием. Но один я всё-таки опасался не потянуть. Не хухры-мухры, орган вырастить надо.

Я отправился на розыски Горыныча, который, впрочем, нашёлся совсем недалеко — со своими любимыми волчками.

— Змей, как закончишь — в лаборатории тебя жду.

— Что случилось? — насторожился он.

— Помощь нужна. Помнишь, я рассказывал, одному нашему управляющему местные бандюганы глаз высадили?

— Восстановить хочешь?

— Да поздно там восстанавливать, сразу не получилось, время ушло. Теперь, по сути, не столько целительство, сколько конструирование требуется. Поэтому и опасаюсь я один браться.

— Не вопрос, через четверть часа подойду.

Я вызвал Андрея, который слегка нервничал и раза четыре спросил:

— А не лучше ли, ваша светлость, с одним глазом я буду? Ну его, второй-то?..

— Не ссы, Андрюха! — подбодрил его вихрем ворвавшийся Горыныч, и Андрей понял, что операции не избежать.

И зря он переживал! Глаз получился вполне нормальный. Единственный косяк…

Второй глаз мы Андрею временно наглухо закрыли, чтоб не видел ничего и меньше боялся. А когда дошли до радужки, я сообразил, что напрочь забыл, какого цвета у управляющего оставшийся глаз. Андрей понял, что дело застопорилось, и напрягся:

— Ваш светлость, не так что-то?

— А какого цвета глаза у тебя, а, Андрюха?

— Дак… Обыкновенные самые. Карие.

— Ну, нормально! — обрадовался Горыныч. — Это проще простого.

Нда.

Только родной глаз у Андрея был светло-светло-карий, как чай ромашковый. А мы смастерили какой? Почти как дёготь!

Андрей смотрел на себя в зеркало так и эдак и явно нравился себе.

— Ложись обратно на стол, — махнул рукой Горыныч, — переделывать будем. Ну, что это? Один светлый, другой тёмный, два весёлых глаза!

— Не-не-не! — замахал руками Андрюха. — Это ж наоборот, какое мне подспорье! Специально слух пущу, что мне глаз не простой поставили, а волшебный, чтоб враньё и лажу всякую за версту чуять. А то мужичонки тут больно хитрожопые, так и норовят то обвесить, то обмерять…

БОЛЬНО

Ярена

Мир превратился в боль. Исчезли образы, звуки, остались только ощущения. Боль, накатывающая волнами размером с гору. Было слово для этого… Не осталось…

Эта боль двигалась на неё огромным раскалённым валом. Захлёстывала, не оставляя сил даже кричать. Она забыла своё имя и не понимала, что это за место, не слышала движущихся вокруг, ругающихся, плачущих…

Стоящая над Яреной женщина переживала страшную досаду. Как можно наслаждаться местью, не имея возможности вдоволь покуражиться над поверженным врагом?