Пожиратель пространства

— Нет, — ответил он, — из Коллежа пришло сообщение о вашем хулиганском поступке. А хулиганов мы не держим даже за деньги! — Последние слова он почему-то сказал с особенной злостью.

— Так за что же меня выселяют — за то, что я хулиган разэтакий, или за то, что двоечник закоренелый?

— И не надо ехидничать. Мы, если захотим, ещё сорок пять причин придумаем, — сказал администратор, спускаясь вниз.

Я вышел из бывшей своей комнаты, прошёл по коридору, свернул в прозрачную, чуть коричневатую — для затемнения — галерею и очутился в корпусе альтер-ботаников. Мне нужно было увидеть Анастасью. В первую очередь. Я не был уверен, что потяну публичный процесс. Вступится ли за меня коллежское студенчество, я не ведал. Зато точно знал, что сам Коллеж, в лице преподавателей, единодушно окажется по другую сторону баррикад, презрев внутренние разногласия. Корпоративное единство! Да и какой «третейский суд» признает виновным в бесчестности одно из ведущих учебных заведений планеты?..

Анастасья, наш студенческий лидер, балансирующий на грани между неформальностью и формальностью, могла помочь преодолеть препятствия, так сказать, без «завываний на весь лес». Как любят на Косцюшко выражаться человеки пожилые.

Анастасью, которую зубоскалы за её обширные формы насмешливо звали Маленькая, я отыскал в оранжерее. Она сидела на невысоком, длинном металлическом ящике, поверх которого был наброшен съехавший набок чехол. Сквозь стеклянный колпак она наблюдала за красно-коричневым плотоядным растительным хищником, подвергаемым жёсткому рентгеновскому облучению, источником которого служил укрепленный на свисающем с потолка штативе аппарат «Поток-100».

Растение, казалось, жадно тянулось вверх своими тоненькими не то листьями, не то щупальцами, принимая аппарат за какое-то странное солнце, неожиданно жестокое и злое, будто надеясь, что оно смилостивится. Вообще-то растением оно называлось условно: человечество повсюду таскает за собой примитивную классификацию органики, пытаясь любое из обнаруженных им биологических явлений, основой жизни которых является углерод, втиснуть в жёсткую схему «флора-фауна». Уж такие мы, человеки, косные существа: хоть к дьяволу в пасть, а со своим уставом.

Анастасья обернулась на звук моих шагов. Поднялась и направилась мне навстречу.

— Анджей, — сказала Маленькая (почему-то про себя я назвал её этим словечком), — я всё знаю. Мы будем бороться!

Меня неожиданно скрутил жестокий приступ смеха. Я хохотал. Сначала ей в лицо — мне показалось, что Маленькая восприняла это как вызов; затем отвернувшись, сдерживая судорожные движения живота рукой и утирая ладонью слёзы. А когда подумал, что мелькаю перед её глазами трепыхающейся в разрывах штанов задницей, понял, что разряд может и не понадобиться. И без него помру — от хохота.

Анастасья спросила: «Анджей, эти сволочи тебя били?» — и такой дешёвый пафос был в её словах (а ведь не виновата она: глаза-то искренностью так и сверкают!), что хохот стал переходить в спазматические всхрипывания. Как лживо вдруг прозвучали её слова!.. Может, и раньше они звучали так же, но для того чтобы услышать, необходимо было пройти адов подлесок, круг первый. Прошёл — и услышал. Меня разрывало на части.

«Ма-а-аленькая, — по-особому нежно мысленно произнёс я, когда неостановимый хохот прервался на полузвуке, — ведь не смогу я теперь с тобой ни пить вместе, ни шуточки всевозможные придумывать, ни говорить по-че-лов… по-нормальному. Маленькая, это всё не то, не то…»

«Боро-оться!» — фальшивочка; и слова твои, и вы все. И я. И цивилизасьон наш тоже фальшивочка, крупномасштабная. Инфузория Фельдмана — и та поближе мне будет, чем видок наш. Ну и видок у нас!».

— Настуся, — сказал я вслух, — не надо за меня бороться. Я сам… наверное…

— Анджей, — ответила Маленькая, — я не обиделась. Вот моя рука, — и она протянула свою большую мягкую ладонь.

— Пожалуйста, хватит театра. Я умоляю!

…Если бы в оранжерею попадАли, открывая тяжёлую дубовую дверь, я бы захлопнул её с грохотом, рождающим ударную волну, от которой все растения перестали бы плодоносить. Это явилось бы достойным и логичным, подобно опусканию занавеса в конце пьесы, действием.

Но в оранжерею вели лёгкие прозрачные мембраны. Надеяться, что они способны произвести грохот, не стоило. Поэтому я ушёл, не попрощавшись, и без звуковых эффектов.

Ушёл, не ведая, куда идти, не имея ни малейшего представления, как идти. Но с абсолютной уверенностью в том, что на этой лживой планете мне места нет. И что не останусь я на ней. Даже если Обезьян лично падёт на колени и будет со слезами на глазках умолять о прощении.

Подошва ботинка «лесоруба» наступила на меня, с хрустом раздавив все выстроенные планы и намеченные цели, и превратила в жалкие обломки всё, что доселе составляло смысл моей жизни.

«ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА»

…Как-то, роясь в памяти корабельной сети, он совершенно случайно наткнулся на один странный текстовый файл.