Пожиратели душ

На лбу Антуаса выступил пот – холодный, как обнаружила Сидерея, промокая его платком. Власть Фадира не позволяла жару, рожденному страхом, пробиться наружу.

– Мы везли провиант в горы… я ехал верхом, – заговорил кориал хрипло, с запинкой, как будто каждое слово давалось ему с трудом. – На дороге нас должен был встретить часовой и проводить последнюю милю до перевала, но этого не случилось. Нашего капитана это насторожило. Он выслал разведчика в лес посмотреть, все ли там ладно. Разведчик вернулся живой, – теперь Антуас говорил шепотом, – но душу у него отняли. В глазах у него стояло безумие, и даже я не смог одолеть эту преграду.

– Ты колдун, верно? – спросила Сидерея.

Антуас кивнул. Кожа у него сделалась землистой, как у мертвеца, голова моталась из стороны в сторону под напором страшных воспоминаний.

– Ничем не мог помочь – Силы недостало, – меня бы это съело живьем. – Он закрыл глаза, дрожь прошла по его телу. – Где же боги? Почему они допустили это?

Сидерея не знала, что ответить. Фадир вернул себе власть над кориалом, но теперь даже магия не могла его успокоить.

– Спи, – приказал магистр, приставив палец ко лбу Антуаса.

Тот сразу обмяк, голова у него свалилась набок, веки наполовину прикрыли невидящие глаза.

– Он явно рассказал все, что мог, – заметил Коливар. – Теперь посмотрим на то, что случилось с его глазами.

Став в головах, Коливар провел рукой над лицом спящего. По телу колдуна вновь пробежала дрожь, но он не проснулся. Над лицом его стал собираться туман, в котором медленно проступила картина.

Изображение было темным. Светило солнце, но страх человека заслонял его, как черная туча, и только края видения оставались светлыми. Туман, служивший тканью картине, дрожал и клубился, откликаясь на воспоминания. Зрители различили в середине конный отряд и обозные фуры. В голове колонны спорили о чем-то два человека. На земле рядом с ними сидел еще один, слабоумный с виду. Он пускал слюни, глядя непонятно куда.

Один из спорщиков, сам Антуас, отошел и направился в лес. При этом он очертил себя каким-то знаком, как делают иногда ведьмы и колдуны. Отводит глаза часовым, догадалась Сидерея.

Хотела бы она знать, каково это – распоряжаться своей Силой свободно, когда пожелаешь. Чувствовать, как она поднимается волной из твоей души, а не отмерять ее по каплям из страха перед безвременной смертью.

Антуас на картине прошел через лес, и перед ним возникло селение – совершенно пустое. Оно тоже осталось позади, а потом показались другие дома – пустые. Двери настежь, на порогах темные пятна. Все, что появлялось в памяти Антуаса, постепенно бледнело и сменялось другими образами, но то, что его пугало, представало ярким до боли. Сам он явно был не солдатом, а простым поселянином, нанятым сопровождать отряд «на всякий случай». Этот случай оказался ему не по силам.

Деревья расступились, и он увидел то, что ожидало его на открытом месте.

Колдун упал на колени.

Сидерея затаила дыхание.

Вокруг, сколько хватал глаз, торчали насаженные на высоченные колья тела. Видно было, что люди умерли довольно давно, потому что стервятники успели поживиться их мясом, но на колья их насадили живыми, заставив умирать медленно и мучительно.

Их были десятки, если не сотни. Антуас неточно запомнил число убитых – ужас помешал ему мыслить связно. Картина кровоточила по краям; память, даже поддерживаемая волшебством Коливара, боролась с безумием из последних сил.

Колдуна на картине вырвало.

– Это Дантен сделал? – выдохнула Сидерея. Ничто другое не приходило ей в голову. Только он из всех правителей способен на подобные зверства.

Но тут за лесом кольев поднялось в воздух что-то темное, крылатое. Раньше оно пряталось за каменистым пригорком, теперь взлетело.

Видение заколебалось. Спящий колдун застонал. Губы у него посинели, глаза закатились.

Крылатое существо не походило ни на птицу, ни на летучую мышь, ни на какое-либо другое создание, умеющее летать. Его крылья – прозрачные, как у саранчи, – распростерлись над кольями, накрыв гниющие тела тенью. Солнце, наполовину пригашенное страхом колдуна, просвечивало сквозь них, как сквозь цветное стекло, показывая жилы и связки.

При всем невыразимом ужасе это было… красиво. Сидерея чувствовала эту красоту даже через туман колдовского видения. Зрелище зачаровывало ее, как зачаровывает зайца парящий, готовый упасть на добычу ястреб. Насколько же сильнее должен быть этот экстаз беззащитности, если ты смотришь на такое своими глазами? Понятно теперь, почему вспоминать об этом невыносимо для Антуаса, почему он даже словами не может выразить то, что видел.

– Покажи все яснее и ближе, – приказал Коливар – Сидерея никогда еще не слыхала, чтобы он говорил таким голосом. – Нам нужны подробности.