Пожиратели логоса

Когда «спасатель» очнулся, в небе стояла луна, спокойно, как озеро на сцене театра, лежала водяная гладь. Ни девушки, ни пса не было и в помине. Стоило, наверное, вздохнуть с облегчением и принять любую вполне оптимистическую версию — девушка ушла, девушки вообще не было промелькнувшее видение — плод неокрепшего после малярийной горячки сознания. Но Теофил заклацал зубами и сжался в комок — то, что видел он, что переполняло сейчас ледяным ужасом его мозг и дрожащее тело, можно было выразить лишь словом СМЕРТЬ. Он рванулся в чашу, что бы навсегда покинуть эти места.

— Знаешь что мучает меня больше всего? — рассказчик устремил на Севана мрачный взгляд: — Даже в самом искреннем признании, я не могу определить наверняка, куда так стремительно рванулось мое тело — к озеру, чтобы вырвать из взбесившегося водоворота девушку, или прочь — в спасительную тьму леса. И почему я упал? Ведь не нарочно же? Или все же… Ах, ты не веришь… Я не выдумываю, клянусь… Иногда я знаю точно, знаю со всей последней убежденностью, что не отступился бы, если даже из меня по капле выпускали кровь… Я знаю — было мгновение, когда я не думал о собственной шкуре, я рвался спасти ее…

— Верю. Ох, как хорошо я понимаю тебя, герой. Печальный конец вышел у твоей сказки, — Севан улыбнулся с горьким сожалением, сжал руку Фили и повернул к себе ладонь:

— Ну-ка, глянем на предначертания судьбы.

— Ты и в хиромантии разбираешься? — Филя протянул обе руки. — У меня на правой и левой рисунки сильно не сходятся.

— Я так, маленечко что-то секу, — Севан присмотрелся к линиям и с улыбкой сложил ладони больного. — Порядок! Жить будешь. А способности у тебя экстраординарные зафиксированы. Глубокая линия воображения.

— Благодарю, — кривя губы, выдавил Теофил. — Намек понял.

— Крепись, парень, — Севан поднялся.

— Ты прав… Мне надо отдохнуть. Спасибо, что заехал. Захлопни за собой дверь, — повернувшись к стене, Филя уткнулся носом в пыльную диванную спинку. — Стыдно, стыдно, ой, как же все хреново у тебя выходит, Моцарт… И холодом пронизывают мозг наступающие в с металлическим лязгом слова… Никелированной луной… ой… ой… вещь, вещь…

Никелированной луной
ландшафт очерчен жестяной,
сквозной, холодный и зловещий.
охвачены молчаньем вещим
бессмысленные стынут вещи.
Души не видно ни одной.
Во всяком случае живой.
лишь Торичелли пустотой
металл отточен ножевой.
Лишь грязь бестрепетно сверкает.
Два цвета — измеренья три.
И все. И лучше не смотри,
как в переулках до зари
глазищ голодных упыри
с округи четкой не спускают.
И вот он — черный, черный дом.
И в черном зале в доме том,
под черным чертовым сукном
пречерный-черный гроб таиться.
А в нем, о Боже правый, в нем…
Не надо! Не хочу! Потом!
Нет, нет! ведь это только сон
мерещится, морочит, снится!..
Как бы не так! Взгляни в окно:
никелированной луной
ландшафт евклидов жестяной…
Молчи, не смей пошевелиться.
Покуда сам ещё живой,
замри, попробуй притаиться…

16

— Моцарт, друг ты мой сердечный… Н-да… Дразнила шпана дворовая Трошина Моцартом. Витька Игнатов — вундеркинд местный их науськал. Игнатов в музыкальной школе учился, где преподавала мать Трошина и, видать, сильно Витьку достала. Наплел он всем, что Теофил Амадей Моцарт враль и колдун, который будет отравлен другом… — откинувшись на спинку кресла, человек взял со стола листок: — Нет, не колдун он, душа светлая. Вот послушай, как проникновенно пишет:

… Искуситель себя самого, самодеятель, воображатель
самовольного мира среди самых невольных миров
я сквозь скрежет зубовный, сквозь жуткую тяжесть скрижалей
Пробиваюсь, расту, добиваюсь всамделешних слов.
Отбиваюсь от рук мускулистой, скуластой эпохи,
через охи ахи и хохот влачусь и лучусь,
И, дай Бог, достучусь наконец до искомого Бога,
И, в конце-то концов, понимать и любить научусь.

— По-моему, впечатляет, трогает, цепляет чем-то. Хотя, у Беллы Ахмадуллиной, ясно, покруче будет.