Пожиратели логоса

— Сомневаюсь, — Филя насторожился, вспомнив сдернутые маски.

Через толпу протиснулся к сцене изящно костюмированный персонаж украшение из перьев марабу на гордой голове, королевская осанка изящного, упакованного в голубые шелка тела, лицо в розовом гриме балетного принца.

— Я его знаю! Это Марлен — друг лилового! — толкнул Филя Евгения.

Со слезою умиления и томиком «Весны в Освенциме» Марлен склонился перед мэтром, резко воздел руку и взвыл:

— «Радость о боги, воспойте Марлена, Хилеева сына, тридцать три дня звону струн Аполлона в экстазе внимавший…» Позвольте мне пару слов, как единомышленнику, поклоннику, ученику! — Вырвал он голубой подол из рук крепкого мужика, стремящегося оттащить незапланированного выступающего. Мучительны вопрос к мэтру о таинствах творческой лаборатории! О самом сокровенном! — Марлен раскрыл книгу на странице, заложенной ленточкой. Вот тут написано: «И у неё сфинктер крестом и над лицом и крест кала на лицо крест кала на мое лицо…» У-ф-ф… Забрало… Как, как это все родилось? Вы воспользовались зеркальцем для изучения процесса собственного калоизвержения или привлекли помощника? Интуиция художника не даст мне ошибиться — помощник был! Кто, кто этот юный гений, какавший в ваш глаз? Откройте тайну самого святого! Проводите, проводите меня к нему, я хочу видеть этого человека! И я могу, да могу заменить его!

— Долбанутый какой-то! — огорчился «утопленник» в Бочкотаровской простыне. — Убрать бы надо.

Содействия «убиенного» в наведении порядка не понадобилось. Перемигнувшись с мэтром, два господина уважаемого вида, оттеснили вдохновенного поклонника к выходу и сопроводили вон.

В публике тем временем произошло некое движение, выдающее нервозность. Чувствовалось приближение чего-то значительного. Несколько человек схватились возле сцены в нешуточной борьбе и с криками повалились на паркет.

— Почему-то мне кажется, что нам пора, — Филя крепко прижал локоть Теи. Господи, как же он боялся в этом логове умалишенных за свое желтоокое сокровище!

Из эпицентра околосценической возни раздался истошный кошачий вопль и обиженный человеческий:

— Его ж усыпили! И когти резали — ай, гад! До кости полоснул! Близстоящие расступились, с пола поднялся совсем юный литератор с комсомольским румянцем и свастикой на черной пиратской повязке. В ужасе он рвал с груди прильнувшего к ней и впившегося всеми четырьмя лапами кота. Двое в официальных костюмах бесстрашно протянули руки к зверьку. Кот отпустил юного, пренебрег официальными, извернулся и метнул в толпу пушистое полосатое тело.

— Держи! — публика свалилась в кучу, завозилась, выкрикивая фрагменты из популярной неформальной лексики. Грохот перевернутых павловских стульев, предсмертный звон хрусталя, пыхтение, всхлипы наполнили бальный зал.

«Блин, блин, блин!» «Дави его! За яблочко, за яблочко! Сам иди на хер!..» В результате румяным был извлечен и поднят за шкирку дико подвывающий кот.

— Взяли! Его Дениска Голышев у бабки спиздил, — доверительно шепнул Жетону Утопленник, явно плененный неземной прелестью Теи. — Ерофеич ему укол сделал, чтобы мэтра не подрал. Не знаешь, на кошек наша наркота действует?

— На Ерофеича действует. С котом он точно не поделился.

— Что сейчас будет… Ой, мамочки! — охнула пышная дама с огненно-рыжей, художественно общипанной прической. В экстазе выкрикнула: «И страсти демон полыхнул своим орлиным трахтакалом!»

Кота передали сидящему в кресле. Пухлые руки Воронина оказались цепкими и сильными. Филя аж рванулся вперед, тщетно силясь высмотреть между пальцами коварный знак. Пальцы вцепились в задние лапы кота, все ещё удерживаемого за шкирку услужливым юношей.

— Вот не знаю, рвать он его будет или трахать. Думаю, по настроению. Гений не предсказуем, — утопленник в простыне с нарисованными пивными кружками стал протискиваться поближе.

Руки мэтра ухватили полосатые, поджатые от ужаса конечности зверька и дернули в стороны. Кот душераздирающе взвыл, извиваясь всем телом. Не у одного Фили от этого звука побежали по хребту мурашки. Зрители отпрянули, выдохнув вопль ужаса.

— А вот мы его, сучару, вначале так! — на помост вскочил «застреленный» поэт с височным ранением и мраморным пресс-папье в руке. Размах был геройским и крик Теи отчаянным.

— Нельзя! Нельзя так! — в одно мгновение оказавшись у «застреленного» она толкнула его в колени. Поэт свалился на парня с котом, тот рухнул, сильно прищемив мэтра и обезумевшее животное. Все видели, как полосатая шкурка скрыла побелевшее лицо певца экскрименов — кот в смертельном ужасе облапил пухлые щеки.

— Не слабо организовано! А хрен вам в дышло! Во дает! Прямо про тексту! — толпа зашлась бурными и продолжительными аплодисментами…

«Обряд инициации концептуализирует калечение человеческого тела как непременное условие для того, чтобы субъект стал полноценным носителем культуры, посвященным во все секреты его племени» — прозвучал над действом усиленный мегафоном торжественный глас критика Петухова.

36