Пожирательница гениев

«Я знаю его жизнь и ценю ее. Благородство, скромность, горение и терпение в работе, величие этой работы делают из этой жизни прекрасную прямую — без трещин и зазубрин… Время, которое прошло, дорогая Мизиа, ничто по сравнению с тем, которое продолжается…»

В то самое время, когда умерла Руси, зрение начало покидать меня, и мгновенно после ослепительного света, казалось, я попала во мрак туннеля.

Ее короткая жизнь, с которой пересеклась наша, была подобна миражу. Теперь он рассеялся, оставив меня опустошенной, растерянной.

Я ни на мгновение не отдавала себе отчет, что этот мираж длился более десяти лет. Десять лет, когда Серт жил своей собственной жизнью, в то время как я только надеялась, ждала, любила — без него. Длинному сновидению, в котором увидела, как он ушел с прелестным ребенком, пришел конец. И я думала, что вновь обрету Серта, вновь увижу его сидящим в кресле напротив меня. Однако этого не случилось.

Сновидение не имеет времени. Невозможно узнать, сколько длился сон, в котором прожит целый роман, — двенадцать часов или несколько секунд. Но, во всяком случае, обычно пробуждаясь от настоящего сна, возвращаешься в привычный мир, и жизнь продолжается с той точки, на какой она остановилась: я была ребенком, который протирает веки, качает головой от удивления, таращит глаза, чтобы снова увидеть контуры своей спальни…

Итак, Серт был мужчиной под шестьдесят и он потерял свою жену…

Как поверить в реальность такого кошмара? Его жена, — ею всегда была я. Почему же его нет рядом со мной?

Да, он пришел. Очень нежный и по-прежнему являющийся центром жизни. Но он пришел повидать меня. Какой абсурд! Все еще существовало у него и у меня. Никогда, несмотря на то что он приходил каждый день из своего ателье, я не могла смириться, принять это…

Шли годы, жизнь доказала, что, возможно, он поступил правильно, оставив все, как было. Сколько раз, провожая меня после обеда вдвоем у «Максима», за которым мы увлеченно обсуждали какой-нибудь его проект или канделябры из горного хрусталя, он говорил: «Подумай, какими мы стали бы скучными, если бы превратились в старую супружескую чету, в домашних туфлях у камина!» Или по воскресеньям после завтрака у него, предлагая мне сигару, ставшую воскресной привычкой, он смеялся от всего сердца и говорил: «В сущности, мне весело только с тобой!»

Да, быть может, он прав. Но мысль о том, что я одна вернусь домой, куда он не придет ночью, мне всегда была ненавистна. Конечно, я хорошо знала, что на другой день он будет здесь. Но это не одно и то же. Для меня — человек, которого любишь, всегда живет под одной крышей с тобой. Я едва ли не предпочла бы не видеть его днем, но быть уверенной, что он проведет ночь в том же доме, где и я…

Смерть Руси оставила в нем глубокую пустоту, смешанную с тревогой, — следы религиозного воспитания сильно засели в его подсознании. Последние годы их супружества были омрачены гибелью брата, которого она обожала[311], ее болезнью, которую он старался не замечать почти до последних дней, и в конце концов потеря любимой женщины — все это жестоко потрясло его душу. Он сохранил своего рода культ Руси. Ненавидел все, что напоминало о смерти такого молодого существа. Мысль о смерти вообще была противна его натуре, против нее восставало его жизнелюбие. К счастью, работа помогла ему преодолеть этот кризис. Заказы сыпались. Талант и мастерство Серта действительно достигли своего расцвета. Он не покидал ателье и находил в усталости своего рода возможность бежать от навязчивых идей, владевших им в этот период его жизни.

Как раз в это время он начал огромную работу по новой отделке кафедрального собора в Виче. Это не только было главным созданием его жизни, но и сыграло в ней особую роль, так как он трижды принимался за него заново. Когда мы познакомились, Серт только что выставил первые панно, заказанные собором. Ему было тогда что-то около двадцати шести лет. Я не могу сказать, что мне очень понравился его первоначальный замысел — и Серт хорошо знал это, За долгие годы нашего супружества жизненный опыт должен был неизбежно обогатить его искусство и побудить заново начать работу, на которую ушли годы усилий. Серт принялся за нее со страстью и пылом, свойственными человеку, уверенному, что он достигнет своей цели.

Война в Испании уничтожила эту огромную работу: красные сожгли Вич.

Серта, в котором всегда бурлили новые замыслы, эта катастрофа привела к тому, что он в третий раз взялся за дело, убежденный, что выполнит его еще лучше! Таков был этот человек, достигший зенита карьеры, человек, которому предлагали миллион за миллионом за убранство дворцов и в котором, как считали многие современники, блестящий дилетантизм соединялся с огромным тщеславием. На самом деле в глубине души он терзался сомнением, неуверенностью, доходящими иногда до такого отчаяния, что он ставил под вопрос все свое творчество.