Пожирательница грехов

Осенью Роб должен поступить на подготовительное отделение, и он послушается и поступит. Но рано или поздно ему придется уйти, и что тогда? Он представлял, как едет на крыше товарного вагона, словно бродяга из тридцатых — без гроша в кармане. Он бежит от презрения семьи — в забытье, и это было так странно, почти непредставимо. Он знал, что обречен, и поделиться ему не с кем. Год назад отец отвел его в сторону, чтобы поболтать — наверняка отец имел такой же разговор и с другими сыновьями. Отец сказал: медицина — это не просто работа. Это призвание, предназначение. Одно из самых благородных занятий для человека — всю жизнь без остатка посвятить спасению людей. Отец говорил, и глаза его горели праведным огнем: достоин ли ты этого, Роб? (Собственный катер, думал Роб, летний дом на берегу залива, две машины, дом на Форест-Хилл.) “Твой дедушка был врачом, — сказал отец, сказал — как гвоздь вбил. Дед Роба действительно был врачом, но сельским врачом: разъезжал на санях сквозь метель, спешил принять роды. — Но он не умел собирать деньги в кучку, — говорил отец и качал головой, уважительно и снисходительно. — Во время Депрессии нас спасали фермерские куры — они расплачивались курами. И у меня была единственная пара обуви”. — Роб подумал, что в трехстворчатом шкафу у отца выставлена целая шеренга сверкающих пар обуви — вот они, его регалии.

Когда они узнают, что Роб провалился, ему устроят сцену, и он этого не выдержит — он просто исчезнет. Он представлял, что окончательная катастрофа произойдет в классной аудитории. Они будут препарировать труп, и тут Роб заорет. И вылетит из аудитории в коридор, пропахший формальдегидом, он забудет про пальто и галоши — мать вечно сует ему галоши, — а на улице будет идти снег. На следующий день он проснется в серо-зеленом гостиничном номере — и словно всего этого не было.

В лагерь “Светлый Рай” его устроили родители. Они считали, ему не помешает практика, именно с детьми-инвалидами, чтобы научиться справляться с этим.Отец был знаком с директором лагеря и сначала договорился, а потом сообщил Робу. Родители радовались за него — какая великолепная возможность, — ну как он мог отказаться? "Учись наблюдать, — сказал ему отец, когда они приехали на вокзал. — Хотел бы я в твоем возрасте иметь такой шанс”.

Первую неделю Робу снились кошмары. Ему снились трупы, расчлененка: оторванные руки, ноги и торсы летали в воздухе. Или снилось, что он не может шевельнуться, не может дышать, и он просыпался весь в поту. Ему больно было смотреть на этих детей, особенно самых маленьких, и он не понимал, как остальные инструкторы могут ходить и улыбаться. Правда, и он поступал так же. Хотя, думал он, наверняка с меньшим успехом, потому что на второй день после координационного совета в комнате для персонала к нему подошла физиотерапевт Пэм. У нее были тусклые светлые волосы, собранные в хвост голубой бархатной резинкой — в тон ее бермудам. Она была хорошенькая, но на взгляд Роба уж больно много зубов, ровных, как на протезе.

— Тяжело работать с такими детьми, — сказала Пэм. — Но работа благодарная. — Роб вежливо кивнул. Ничего себе работка. Да ему до сих пор плохо. Сегодня была его очередь кормить детей ужином. И они пили молоко через питательные трубочки (“пусть стараются сами”), а молоко капало у них изо рта, и это ужасное хлюпанье, это чмоканье. Пэм закурила сигарету, а Роб все смотрел на ее красные наманикюренные ногти, на ее крепкие руки, настоящие руки физиотерапевта. — Если будешь ходить понурый, имот этого только хуже, — говорила она. — Они это используют против тебя. Многие не чувствуют разницы — они никогда другими не были. — И она будет заниматься этим всю жизнь и получать за это деньги! — Ты привыкнешь, — сказала она и похлопала его по руке, а Роб обиделся. Она желает мне добра, быстро поправил он себя.

— Я знаю твоего брата Джеймса, — сказала она и улыбнулась своей протезной улыбкой. — У нас было двойное свидание. Ничего так мальчик.

Роб извинился и встал. Все равно она старше — ей лет двадцать.

Но Пэм оказалась права, он действительно привыкал. Кошмары ушли — правда, его подопечные успели заинтересоваться его стонами и прозвать его Дрочилой. Каждому работнику в лагере они придумывали прозвище.

— Эй, народ. Слышали ночью Дрочилу?

— Уж да. Кончал по полной программе.

— Покайфовал, Дрочила?

Роб покраснел и забормотал:

— Мне снились кошмары, — но они заулюлюкали и загоготали.

— Ну конечно. Мыслышали твои кошмары. Мне бы такие кошмары.