Пожирательница грехов

Это перерыв, перемирие, оно не может длиться долго, и мы оба это знаем. Между нами было слишком много разногласий, расхождений во мнениях, как мы это называли, но дело даже не в этом: то, что для него – надежность, для меня – опасность. То ли мы не выговорились, то ли наоборот: невозможно выразить на языке то, что нужно сказать друг другу, мы перепробовали все. Я вспоминаю старый фантастический фильм про существо из иной галактики, что встречает людей после многолетних мытарств и сигналов через космос, но люди уничтожают его, потому что не понимают. Вообще это скорее передышка, чем перемирие, мы как те комики из черно-белого кино, что колошматят друг друга, потом падают и после паузы вновь подымаются, чтобы продолжить. Мы любим друг друга: что бы это ни значило, это правда, но у нас неважно получается. Для одних это талант, для других – как наркотическая зависимость. И я думаю, приходили ли сюда вообще, когда он был жив.

Прямо сейчас это ни любовь, ни гнев, ни обида, это замешательство, подвешенное состояние, даже страха нет, это как на банкетке перед кабинетом зубного. Но я не хочу, чтобы он умер. Я ничего не чувствую, я, чья-то версия бога, хочу, чтобы он существовал, прямо сейчас, на этой пустой лужайке возле замка с неизвестным названием, в этом чужом городе, где мы очутились лишь потому, что умершие для него реальнее живых. Несмотря на ошибки, я хочу, чтобы все оставалось как есть: я хочу удержать все это.

Он садится: услышал голоса. Пришли две девочки, с корзинками через руку – будто на пикник или просто поиграть, они идут к замку. С любопытством смотрят на нас и решают, что мы не опасны. «Бежим в башню», – говорит одна, и они убегают, исчезая между стенами. Для них замок – обычные задворки.

Он поднимается, стряхивая с себя траву. Мы еще не посетили дом, но время есть. Мы находим тот же пролом в стене и ту же тропку и соскальзываем на уровень моря. Солнце уже переместилось по небу, за нами смыкается сплошная стена зелени.

Все-таки его дом далеко от города. Проселочная дорога заканчивается, дальше мы пробираемся по каменистому берегу. Наступил отлив: огромная бухта простирается, куда ни кинь взор, сплошная равнина грязи, если не считать узенькой илистой речушки, что течет неподалеку. Сухая прибрежная полоса сужается, исчезает, нас выдавливает за линию отлива, мы перебираемся через скользкие груды лиловых и коричневых камней, мы шлепаем по грязи, вязкой, как загустевшие сливки. Вокруг слышится странное чмоканье – это лопается и высыхает на солнце грязь. Еще тут летают чайки, и ветер клонит прибрежный хилый выцветший камыш.

– Как он вообще тут ходил? – говорит он. – Представь еще, что он пьяный и стоит глубокая ночь.

– Наверное, дальше есть дорога, – говорю я.

Наконец мы у дома. Как и повсюду в этих местах, дом огражден стеной – заслон от волн, когда наступает вода. Дом, прижатый к утесу, покоится на сваях: каменный крашеный дом с двухъярусной верандой, огороженной тонкими перилами. В доме не жили много лет: одно окно разбито, а перила разваливаются. Двор зарос сорняком, но, возможно, так было всегда. Я сижу на стене, болтая ногами, а он обходит дом, заглядывает в окна, в уборную (она не заперта), под навес, где прежде, верно, держали лодку. Не хочу на это смотреть. Могилы надежно засыпаны землей, замок древний, как дерево или камень. А этот дом недавний, в нем еще почти живут. В окно я увижу стол с неубранными тарелками, или дымящуюся сигарету, или только что сброшенное пальто. Или разбитую тарелку: судя по всему, они часто ссорились. Она никогда не приходит сюда, и я знаю почему. Он ее не отпустит.

Он проверяет, насколько прочны перила на втором этаже: хочет подтянуться и забраться на веранду.

– Не делай этого, – устало говорю я.

– Почему? – говорит он. – Я хочу посмотреть с другой стороны.

– Ты упадешь, а мне потом тебя с камней соскребать.

– Перестань, – говорит он.

Как она с ним уживалась? Я отворачиваюсь, я не хочу смотреть. Столько проблем: полиция, мне придется объяснять, что я тут делала, зачем он забрался наверх и почему упал. Он не думает, что станется со мной. Но хоть на этот раз он передумал.

Сюда есть другой путь, мы все-таки нашли дорогу: если пройти вдоль берега, а потом подняться вверх по асфальтовой дорожке, там стоит аккуратный домик, и в нем живут. Интересно, они видели, как мы идем? Наверное, гадали, кто мы такие? Выше дорога вымощена камнем, и есть поручни, а рядом забор, и на проволоке висит табличка с именем поэта.

– Вот бы спереть, – говорит он.

Мы останавливаемся, чтобы взглянуть на дом сверху. Неподалеку старуха в летней шляпе и перчатках рассказывает пожилой паре: «Он нелюдимый был – жуть. Местные его толком-то и не знали». Она подробно рассказывает, сколько денег предлагали за его дом: дом, говорит, хотели купить американцы, перевезти через океан, но городские власти не позволили.