Пожить в тени баобабов

Валентин прошел до ближайшего «Икаруса», шагнул в проход между автобусом и новеньким, но уже несколько помятым «фольксвагеном», и отпрянул, услышав голоса.

Говорил Коляка.

– …ну я, понятно, нахрапом. Чего ты, дескать, козел? Ты, дескать, немецкий битый козел, вонючий хрен, какого тебе рожна? Ты не с кем-то, ты с победителем разговариваешь! Мало мы вас били? Прими, требую, хотя бы по тридцаточке, больше не требую! Шинелка-то, говорю, козел, еще неношеная, офицерская. На генерала, может, пошита, не тебе, козлу, такую таскать! А он, козел вонючий, толстыми пальцами шевелит, ни слова по-русски. Ни слова! – ужаснулся Коляка. – А на нашем, на русском языке, Дима, сам граф Толстой книги писал. И Пушкин. Я знаю. Ну, и там другие… Ты тоже знаешь… Вонючка ты, говорю, козел. Возьми хоть по тридцаточке! Ты же видишь, военная армейская шинелка, новенькая! А он опять пальчиками так слабо: яволь, яволь! Вот, дескать, девятнадцать марок и ни пфеннинга больше! Ну, скажи, не козел?

– Козел, конечно.

Валентин осторожно выглянул из-за «Икаруса».

Метрах в пятнадцати от большого «Икаруса» поблескивал в свете фонарей микроавтобус Коляки. Сам Коляка стоял перед распахнутой дверцей знакомой «семерки», водитель которой, так и не сняв тонких кожаных перчаток, вскрывал вынутую из бардачка бутылку. Вскрыв бутылку, он вскинул ее над собой, торжественно, как пионерский горн. Глаза водителя странно блестели. Как у температурящего больного.

– За сколько сдал-то?

– А-а-а… – отмахнулся Коляка. – Так себе… По двадцать пять… Считай, себе в убыток… А теперь еще сунули мне этот гроб в салон. Все не как у людей. Это ты у нас, Дима, катаешься, как сыр в масле.

Не выдержал:

– Дай хлебнуть! Чего ты задрал бутылку как телескоп?

Дима хохотнул, но бутылку Коляке не дал.

– Один хочешь вылакать? – обиделся Коляка.

– Может, и один, – медлительно ответил водитель Дима.

Вид у него, правда, был одновременно и заторможенный, и нервный. Он был как бы глубоко погружен сам в себя, но при этом, кажется, пока еще не терял контакта с окружающим.

– А шеф засечет? – постращал Коляка.

– Пошел ты!

– Не будь жлобом. Дай хлебнуть.

– Возьми в баре.

Коляка обиженно выпрямился.

Лязгнув тяжелой дверью, на палубе появился дежурный матрос. Придирчиво осмотрел крепежку машин, с неодобрением повел носом, увидев водителя Диму с бутылкой в руке.

Ткнул кулаком в «семерку»:

– Чья машина?

– Моя, – равнодушно ответил Дима.

Зато Коляка сразу задергался:

– Наша, братан! Наша машина! Чего в ней такого? Стоит себе и стоит. Пить, есть не просит.

– Почему не закреплена? Вы что, не слышали штормового предупреждения?

– Да слышали, братан, слышали, – задергался, заюлил Коляка. – Мы щас! Минута делов, братан!

– «Щас…» – передразнил матрос. – Через полчаса проверю.

– Мы щас!

– Крепь знаете где?

– Не впервой, найдем, – дергался, суетился Коляка. – Мы щас, братан. Мы все путем. Не волнуйся.

Матрос подозрительно потянул носом воздух:

– Проверю.

И вышел.

Валентин внимательно следил за Колякой.

Значит, в салоне «мерседеса» действительно находится гроб… Ну, это понятно… Для того и гоняли в Германию микроавтобус… Это и телеграммой подтверждается… Только не простой, наверное, гроб… Наверное, с каким-нибудь тайничком гроб… Поехал бы директор крематория за покойником в дальние страны, не угадывайся за этим гробом что-то особенные.

– Дима, – услышал Валентин обиженный голос Коляки. – Давай займись крепью. Что, не слышал? Тебя только что предупредили. Знаешь, как они штрафуют? Да еще в валюте!

– Пошел ты, – равнодушно ответил водитель «семерки», стянув, наконец, с рук перчатки. – Я на тормозах. У меня тормоза, как у трактора. Я могу стоять под пятьдесят градусов. Сам возился с тормозами.

– Совсем заболел?

– Пошел ты!

Коляка от возмущения потерял дар речи. Беспомощно покружился на месте, подергался, потом припугнул:

– Побьешь машину!

– Плевать! Возьму новую, – голос водителя как бы поровнял, но чувства в нем не прибавилось.

– Не жалко? – постучал по лбу Коляка.

– Пошел ты!

– И пойду! Я прямо к Николаю Петровичу пойду! – задергался Коляка. – Он тебя быстро приведет в чувство!

– Пошел ты!

Последнее было произнесено так равнодушно и таким странным мертвенным тоном, что Коляка, кажется, испугался всерьез.

Подергал носом, принюхиваясь:

– Когда успел? За старое взялся?

И исчез с палубы, будто сдуло его.

Валентин внимательно наблюдал за «семеркой».

В руке водителя оказался плоский пакетик.

О бутылке водитель забыл. Початая бутылка валялась на сиденье «семерки», Дима на бутылку больше ни разу не посмотрел.

Медленно, напряженно, как бы перебарывая самого себя, с какой-то нечеловеческой медлительностью Дима вскрыл плоский пакетик. Крылья его носа затрепетали. Осторожно ссыпав серебристый, невесомый на вид порошок на тыльную сторону ладони, водитель Дима так же осторожно поднес руку к носу и жадно вдохнул порошок.

Наклонив голову, Николай Петрович благостно прислушивался к милому женскому голоску, прорывающемуся сквозь шум воды в душевой. На Николае Петровиче был только халат, на столике – коньяк, виноград, минеральная вода, пирожные.