Читаем Пожитки. Роман-дневник полностью

Когда схватываешь сразу, мозги не работают, с годами могут и атрофироваться. Нечто подобное – хорошо хоть, избирательным образом – приключилось со мной. Дисциплины, не требующие ничего, кроме нормально подвешенного языка, я тянул на должном уровне, зато к точным наукам проникся отвращением.

Здесь, в общем, необходим маленький экскурс назад. В начальном детстве я воспринимал фары автомобилей, решетку радиатора, капот – в общем, передний вид машины – как нечто законченное, художественно целое. Я видел… лица машин. Следовательно, каждая автомобильная марка, в зависимости от того, с каким выражением лица она ездила, имела свой, абсолютно индивидуальный характер. Я придавал человеческие черты куску железа, чему-то бездушному, холодному. То же самое – с учебниками. Будь то алгебра, физика, астрономия – один хрен! – для меня они различались едва уловимыми особенностями «характера», демонстрировали черты индивидуального лика. Например, темный алгебраический лес мало чем отличался от геометрического. Но сплошная цифирь в учебнике алгебры – это вам не катеты с гипотенузами. Не будете же вы утверждать равенство сангвиника и флегматика!

Потом, свою лепту вносили учителя. Может ли преподаватель, скучный, как жеваная бумага, интересно излагать предмет? Да еще предмет, где слова-то нормального не встретишь!

Химия… пепел на мою голову. Нет, когда ставили опыты – все было замечательно. Но потом начиналась валентность… В-а-л-е-н-т-н-о-с-т-ь! Добавьте к этому серую зимнюю бездну за окном, желтое пергаментное свечение люстр в классе, лютый ужас перед вызовом к доске и гибельную тоску от предчувствия, что впереди у тебя годы, ГОДЫ – с лютым ужасом в душе, желтым свечением над головой и валентностью.

Из сонмища учений, которые тотально противоположны жизни обычного школьника, хочу выделить физику. И тоже благодаря в основном преподавателю. Яркий человек! Эстет, физически крепок, любитель крутого кипятка безо всего. На одном из наших уроков получил триста восемьдесят вольт в руку. Выжил. Какое-то время ходил зимой в солнечных зеркальных очках. «Напился, подрался» (версия коллег). «Девушку защищал» (моя версия).

Еще запомнился математик. «Молодой, холостой, незарегистрированный», с красным дипломом «педулища», с губительно плохой дикцией. Сперва на протяжении сорока минут он объяснял тему и только потом спрашивал – понял ли кто-нибудь что-нибудь? Его берегли от разочарований в профессии, но – только от них. Примерно раз пять за урок шум в классе становился критическим. Математик начинал орать пунцовым лицом, вколачивая указку в стол. Один раз, случайно повстречав его на улице, я с удивлением обнаружил, что имею дело с очень красивым, прогрессивным, модно одетым, во всех смыслах интересным человеком. Возможно, еще и потому, что, идя вместе с кем-то, математик совершенно раскованно, горячо, не по-школьному о чем-то говорил своему спутнику, говорил и воодушевленно жестикулировал. Они прошли мимо меня не заметив. Я уловил только общий смысл.

– Понимаешь, меня не хватает… нас самих учили… как они себя ведут!.. но ведь должен же быть какой-то!.. нет, нет, я не выдержу…

Более того, позже, в какой-то другой день, я случайно заметил его на местной дискотеке, и вот там-то наши взгляды встретились. Представьте: он и в самом деле не выдержал, спешно ретировался! Согласно канону того времени, учитель – да еще математики! – не мог оказаться на дискотеке. Ученики увидят! А что скажет родительский комитет?!

Наконец, главная по затраченным нерворесурсам дисциплина – история. Отдельная песня. Воплощенный культ личности – маленький, настоящий. Личность нашей исторички вызывает (и похоже, всегда вызывала) отторжение у школьных работодателей. Возможно, методы ее работы подлежат внимательному анализу лучших специалистов всего мира, но в глазах методологов средней руки, а тем более находящихся в прямой видимости, подобные методы являлись источниками полноценной устойчивой отрыжки. Что уж говорить об еще более средних учениках бесконечно среднего, до умопомрачения обще образовательного заведения!

Перейти на страницу:

Все книги серии Для тех, кто умеет читать

Записки одной курёхи
Записки одной курёхи

Подмосковная деревня Жердяи охвачена горячкой кладоискательства. Полусумасшедшая старуха, внучка знаменитого колдуна, уверяет, что знает место, где зарыт клад Наполеона, – но он заклят.Девочка Маша ищет клад, потом духовного проводника, затем любовь. Собственно, этот исступленный поиск и является подлинным сюжетом романа: от честной попытки найти опору в религии – через суеверия, искусы сектантства и теософии – к языческому поклонению рок-лидерам и освобождению от него. Роман охватывает десятилетие из жизни героини – период с конца брежневского правления доельцинских времен, – пестрит портретами ведунов и экстрасенсов, колхозников, писателей, рэкетиров, рок-героев и лидеров хиппи, ставших сегодня персонами столичного бомонда. «Ельцин – хиппи, он знает слово альтернатива», – говорит один из «олдовых». В деревне еще больше страстей: здесь не скрывают своих чувств. Убить противника – так хоть из гроба, получить пол-литру – так хоть ценой своих мнимых похорон, заиметь богатство – так наполеоновских размеров.Вещь соединяет в себе элементы приключенческого романа, мистического триллера, комедии и семейной саги. Отмечена премией журнала «Юность».

Мария Борисовна Ряховская

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Дети новолуния [роман]
Дети новолуния [роман]

Перед нами не исторический роман и тем более не реконструкция событий. Его можно назвать романом особого типа, по форме похожим на классический. Здесь форма — лишь средство для максимального воплощения идеи. Хотя в нём много действующих лиц, никто из них не является главным. Ибо центральный персонаж повествования — Власть, проявленная в трёх ипостасях: российском президенте на пенсии, действующем главе государства и монгольском властителе из далёкого XIII века. Перекрестие времён создаёт впечатление объёмности. И мы можем почувствовать дыхание безграничной Власти, способное исказить человека. Люди — песок? Трава? Или — деревья? Власть всегда старается ответить на вопрос, ответ на который доступен одному только Богу.

Дмитрий Николаевич Поляков , Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее