Позиция

Ей хотелось говорить резко, язвительно, тонко, но не удавалось. Они стояли у канавы, которой был окопан сад, темнота прятала лица и спасала их друг от друга. От пруда тянуло холодом, и холодом тянуло по Лининому сердцу, умирало там все в эту буйную пору весеннего цветения и завязи. А Валерий, услышав ее голос, увидев ее тонкую, окутанную сумерками фигуру, на момент почти потерял власть над собой. Его чуть не швырнуло к Лине так захотелось рассказать все, утонуть в ее слезах. Он знал, что она простила бы. И пожалела. Но как раз этого и боялся.

— Ты говорил, что уедешь? И что же, сторожить сад нанялся?

— Уже приехал.

— По чьему вызову?

— Просто так, без вызова. Должен отчитываться?

— Передо мной — нет.

Они перебрасывались фразами, словно чужие, едва знакомые, словно ничего и не было между ними — ни густой метели в Добриковом сосняке, когда, чтобы не потеряться, они держались за руки крепко-крепко, ни скованных вечерним морозцем весенних лужиц, которые потрескивали, когда по ним проскальзывали большие мальчишеские ботинки и ладные девичьи сапожки, и предостерегающе постреливали, когда сапожки и ботинки встречались посередине и долго-долго не двигались; ни голой, пронзительной темени весеннего сада, в которой поцелуи срывало ветром, ни дурманного запаха груши, ни стыдливого разговора о женитьбе. Он только сказал, что боится — принесет ли ей счастье. Он ведь такой неуклюжий, бесхозяйственный. Валерий надеялся, что Лина его успокоит. А она сказала, что сама такая. И Валерий рассмеялся: «Тогда нам ничего не страшно». Им казалось, что они невероятно нужны друг другу, не могут прожить один без одного и что их любовь навеки. А теперь два чужих человека искали, как бы больней уязвить собеседника.

— А перед кем же мне отчитываться?

— Наверно, есть перед кем.

— По себе знаешь?

— Хотя бы и так.

— Кому же ты подаришь свою любовь? — Его раздражала ее недогадливость и терзала ревность.

— Достойному.

— Он, что же, предложил тебе руку… с гаечным ключом?

— А чем она хуже, чем рука со стаканом браги?

Валерий был ослеплен обидой и говорил так, словно Лина обижала его. А потом его пронзила мысль о своей болезни, и он сразу остыл.

— Ты правильно делаешь. К чему вино… которое перебродило до времени. Нам не из-за чего ссориться… Все в жизни так сложно… Я желаю тебе добра…

В его голосе прозвучала жалость и снисхождение взрослого человека, которому известно что то неизвестное другим. Жалости Лина не услышала, а снисхождение почувствовала и вспыхнула снова — повернулась и ушла.

Она весь вечер проходила словно в тумане, ее тормошила Зинка, но не добилась даже щелчка. Фросина Федоровна понимала: что-то стряслось, наверно, сработал ее план, и тревожилась ужасно, но расспрашивать не посмела. И уже когда Зинка укладывалась спать (Василя Федоровича не было), Лина, словно притянутая взглядом матери, пошатнулась, упала на ее плечо и заплакала. Фросина Федоровна усадила ее на диван, гладила волосы, приговаривала:

— Ой, доню, доню. — И уже совсем тихо: — Поплачь, поплачь. Все обойдется.

Лина ничего не отвечала, она даже не сообразила, откуда и что знает мать. А та и не расспрашивала, чтобы не навести Лину на след. Да и не знала, как подступиться к дочке. Ее тоже охватила печаль, и черная полоса горя перечеркнула радость. Ей стало страшно.

По одну сторону дороги — лес, по другую — лен. Чистый, словно промытый, ровными рядочками до самого окоема. Вот-вот зацветет. Лина пришла, чтобы уловить момент первоцвета. И вправду, это чудо, кажется, кто-то кинул в зеленое половодье маленькие синие искры. Растет стебелек — и вроде вымахал сам по себе. Стороннему взгляду и невдомек, сколько в этих ростках человеческого труда. Площадь стали готовить два года назад еще под пшеницу. А потом ее ровняли, а потом вносили удобрения — калийные и азотные, еще золу да помет Лина с девчатами насобирали зимой по селу. Перетерпели и насмешки, и обидные отказы… Тянет от двора ко двору гнедая конячка сани с ящиком. Клава правит, а Лина ходит по хатам. А там девчата, что поприезжали на каникулы из институтов да техникумов, и хлопцы, а она с грязными мешками, как побирушка. А потом сражение с сорняками. Зато и вымахал лен, иссиня-зеленый да ладный. Покатись — скатишься прямо в Десну.

Травяной межой, которую оставили, чтоб было куда класть стебли, Лина забрела в глубь участка. Позади остались лес и дорога, по которой пробежала легковая машина, и пыль повалила на лес и телеграфные столбы, на которых сидят сиворонки. Шастнул от леса кобчик, прочертил зеленый плес льна и взвился над Линой почти отвесно вверх.