Сразу после отъезда боярина помер Харальд. С чего помер – неведомо. На отраву похоже, но этого никто точно не скажет. И Мирон вроде тут ни при чем, и не он один мог. Меня тоже обвинить можно – я рядом. И почти сразу после этого вы налетели, как знали. И так лихо, что нурманскую дружину как косой срезало. Нурманы не дурнее нашего. Они вообще сами по себе всегда держались, а сейчас и подавно: те, что в живых остались, мало кому верят. Взять под себя власть у них сил не хватит, потому сидят в крепости, вроде как охраняют ее, но выглядит это, будто в осаде они. Возвращения боярина ждут, тогда и решать станут. И голову предателя непременно потребуют.
И в Мастеровой слободе разброд. Давно там разговоры ходили. Всякие. Но раньше Мирон и его ближники там не появлялись, и мастера их не жаловали, а тут Тороп со своими людьми туда чуть не переселился. Мастера-то у нас балованные, привыкли, что воли им без меры дадено. Боярин им за их умение многое позволял и на многое глаза закрывал. Только что на волю не отпускал – а так, считай, любой каприз их исполнялся. Чего не попросят – получают, даже цены тому не спрашивают. Вот они страха и не имеют. Уверены, что незаменимые, а потому – бессмертные… – Медведь криво усмехнулся. – А того не понимают, что в случае чего их первых резать начнут. Как раз потому, что незаменимые… Только Гордей это понял. Или знал. Его-то боярин бы не тронул, но самого Журавля нет, Мирон за старшего распоряжается. А Торопу или Грыну – тем все равно, кого резать. Вот Гордей и подался к вам. Да тоже… не хуже грека. Умный-умный, а как есть дурак. Не ушел бы он от Торопа, если бы я их с Тимкой перехватить не успел. Гордей мне особо не доверял, но выхода у него не оставалось – потому Тимка сейчас у вас, а не у Мирона под охраной. Или бы сгинул, как дед… Не уследили мы… – поморщился Медведь. – Пока вы не вернулись, сил тут, в крепости, едва-едва хватало на стенах караулить – вот мы и присматривали. А тогда я своим не велел лишний раз здесь шастать: они деда с Тимофеем на ваш разъезд вывели, а сами не пошли дальше болота, от греха. Кто ж знал, что там кабан этот случится?
Юрку-то, сына Журавля, Мирон достать никак не может, тот за нурманами, в крепости сидит и не высовывается. Он молодой, но умный, хоть и увечный. А потому недоверчивый… – Медведь замолк, задумавшись о чем-то. Мишка терпеливо ждал. Вопросы так и вертелись на языке, но он пока решил придержать их при себе и дать Медведю сказать все, что тот сочтет нужным. Однако упоминание сына Журавля мимо ушей не пропустил.
Медведь хмыкнул, словно подслушал мысли молодого сотника:
– Гордей к вам подался, чтобы мастеров спасти. У охранной сотни приказ: при попытке захвата или увода их из слободы живыми не выпускать. Сотником там Грын, он Мирону подчиняется, но только потому, что так боярин велел. Но если поймет, что Мирон поперек боярина пошел – может и самого Мирона порешить. Одна беда – до той понималки ещё достучаться надобно… – Медведь презрительно скривился. – Он сам думать не будет, да и не умеет. Или не хочет. Я Гордею помог, а когда ясно стало, что он не дошел и, значит, ничего в Ратное не передал, пришлось мне самому с вашим старостой встречаться. Другим посредникам у меня сейчас веры нет. От Аристарха я и узнал, что летом на наши земли вас Мирон навел и потом подсказал, где Гуннара ждать. Нет, прямо-то староста мне этого не сказал, – ответил Медведь на вопросительный взгляд уже Макара, – но мне и намека хватило. Тем более, у меня самого так же получалось по всем прикидкам.
Из дальнейшего рассказа Медведя прояснилось многое, в том числе и истоки кровавых событий в Ратном и вокруг него.
Когда Гордей с Тимкой пропали, Мирон заметался. И совсем ошалел, когда ему донесли, что в Ратном бабы рассматривали у колодца безделушку, какие делали только в слободе, не показывая никому чужому. Продавали же эти украшения куда-то далеко, через иноземных купцов, чтобы никто и концов не сыскал, откуда такое взялось. Кто это мог сделать в Ратном, Мирону долго думать не понадобилось.