Познание и творчество. Очерки о культуре

Людям этим просто забыли сказать (или они не захотели услышать), что христианство – закваска, а не строительный материал; что внутреннее в нем важнее внешнего и к внешнему в общем-то безразлично; что христианство не связано непосредственно ни с монархией, ни с республикой, ни с молодостью, ни со старостью – несмотря на все бывшие в истории попытки завлечь его на ту или иную сторону. (Впрочем, надо заметить, что христианство и демократия, христианство и равенство всё-таки противоположны друг другу; об этом будет речь дальше.) В творческие эпохи оно живет в тех формах, которые нашло готовыми; времена нетворческие ищут его в формах жизни прошедших эпох, занимаясь несносной самостилизацией…

Так или иначе, внутренний идеал, свойственный высшим религиям, активизм отвергает ради внешнего; но при этом остается своего рода «христианством без Бога и человека», сохранившим первоначальную взрывчатую силу, то есть способность действовать ради идеалов, бесконечно превосходящих цели, которые способна предложить человеку повседневная жизнь; и сохранившим первоначальное преклонение перед личностью, которая по-прежнему считается важнее всего мира (но уже не из-за своего содержания, богоподобия, бессмертной души – а, строго говоря, без какой-либо ясной причины). Это последнее – беспочвенность внехристианского индивидуализма – просто бросается в глаза; человек всё еще считается «ценнее многих птиц», но при этом утверждается, что он нисколько этих птиц не лучше и ничем не отличается от них по существу.

Активизм и религия не только соперничают как мировоззрения, но и тянут к двум противоположным общественным идеалам, даже если эти идеалы не сознаются ясно самими участниками борьбы. Условно говоря, их можно назвать «обществом внешних свобод и успехов» и «обществом невидимых ценностей». Активизм уже много столетий обвиняет христианство в служении сильным мира сего, в презрении к «массам». Как бы карикатурен ни был христианский общественный идеал в этом изображении, оно не до конца лживо. Если очистить эти обвинения от словесной шелухи, мы увидим, что они относительно верны. А именно: с точки зрения христианского идеала, личность ценнее «массы»; личность, верно направляющая свои силы и способности, ценнее той, которая расточает или закапывает свои дары; государственная власть – не просто приспособление вроде водопровода или канализации, но учреждение, имеющее культурные и нравственные задачи: защиту слабых от произвола сильных; защиту высших степеней порядка от скатывания к низшим; охрану личности от посягательств на ее высшие свободы.

Об этих «высших свободах» скажу особо. В наши дни чересчур общо, почти свально понимаемых свобод это выражение должно быть странно; хотя русскому языку оно известно давно, еще со слов Пушкина: «иная, лучшая потребна мне свобода». К таким «лучшим свободам» я бы отнес свободу совершенствования; усложнения суждений; труда в областях, в которых судьей не может быть большинство… В общем, те свободы, которые в наше время называются «свободами для» и противопоставляются пустой, бессодержательной (но покровительствуемой либеральным учением) «свободе от».

В основе рассматриваемых нами общественных идеалов – именно разные понимания свободы. Речь идет вовсе не о противостоянии «Разума и Свободы» с одной стороны и «Невежества и Рабства» с другой, как понимают вопрос наивные умы (достаточно только вспомнить наших Стругацких, а впрочем – и всех поборников «прогресса»)…

Христианство не раз упрекали в том, что оно враждебно демократии, поддерживает монархию и сословность. (Об этих упреках уже сказано выше.) В наши дни часто можно услышать иное: будто христианство не связано ни с каким общественным строем и может сопрягаться с демократией, как оно прежде сопрягалось с монархией. Оба утверждения не вполне правильны. То верно, что из христианства не «следует» никакого общественного строя таким же образом, каким из Корана «следует» халифат. Но признание иерархии ценностей, а главное – признание того, что ценности эти самозаконны, свободны и от нашего произволения не зависят, всё это делает христианское мировоззрение несовместимым с демократией, то есть с порядком, верующим исключительно в условные истины, определяемые большинством голосов. Всякие «христианско-демократические» иллюзии возможны только там, где христианство понимается смутно и неопределенно, как «совокупность всего хорошего» (что мы и видим в современной Европе, под кровлей близкого к разрушению протестантизма).