Познание как произведение. Эстетический эскиз

Мыслительной предпосылкой создания образа в музыке и архитектуре является математика, но если «научное в каждом искусстве, направленном на истину»[144] (научное и инструментально выполненное, скажем, терменвокс) является важнейшей стороной последнего, то сегодня конвергентные науки и технологии выступают в качества необходимого инструмента создания художественного образа, способа его организации (специальная компьютерная программа, которая используется при создании электронной музыки, расширяющей тембровую палитру, достаточно показательна в этом отношении). Налицо синтез конвергентных феноменов и искусства, рождающий другой познавательно-пластический образец, подражание которому позволит приблизиться к горизонту эстетического сознания и восприятия, творческой самореализации и интерпретации, но который вряд ли можно наблюдать с помощью формальных структур. Повисает в воздухе феномен искусственной души, феномен художественного мышления, как и феномен мышления вообще в виде формальной системы, – правда, в случае последнего многое зависит от того, что понимается под самим мышлением. «Философы и нефилософы задавались вопросом, является ли человеческий разум (или, возможно, скорее, может ли он быть смоделирован) цифровым компьютером. В популярной форме этот вопрос звучит как “может ли компьютер мыслить?” Если мыслить значит следовать определяющим правилам, ответ тривиально утвердительный. Но совершенно другой вопрос, в какой мере можно считать, что компьютеры способны овладеть стратегическими правилами, например, способностью самим формировать стратегии и изменять их в свете опыта»[145]. Но каков ответ справедлив в отношении художественного мышления и творчества? Произведение искусственного интеллекта будет «произведением», в котором отсутствует сама форма художественного сознания, ценностные (правда, никто не знает, что это такое) установки, в котором невозможно будет запечатлеть усилия души. На эстетическом пространстве уже появился андроид, в котором, как полагает Хироши Ишигуро, достаточно строго кодифицированы все аспекты актерской игры (он прекрасно «выступает» в традиционном японском театре[146]), и копия женщины, которая в совершенстве может овладеть певческими навыками. Весь вопрос в том, с чем связан успех «актерской игры» андроида – с овладением правилами театрального искусства или с чем-то другим, напоминающим невероятное быстродействие компьютера в шахматной игре; он ведь не в состоянии превосходить своим «мастерством» настоящих актеров. С квалификацией акта андроидной игры, которую дает Ишигуро, трудно согласиться – театр не может существовать в пространстве обезличенности, существовать без актера, заменить его никто не может, иначе театр превратится в анимацию кукольного действа. Это будет разновидность кукольного вида искусства, а не такой вид искусства, как театр. И весь вопрос в том, что представляет собой такой андроид-актер, присутствует ли в нем субстанция театрального мира: эквивалент действия, деяние от лица другого человека. И даже если согласиться с пониманием тайны актера, который до исполняемой роли является как действительно неживой и только когда «надевает роль» оживает, становится кем-то («У актера же, ужасно выговорить, поглощено самое лицо, индивидуальность. У него “искусством” отнята душа, и вне искусства он… без души»[147]), то все равно он, в отличие от андроида, способен воскреснуть в акте творчества. Андроидная кодификация не является законодательной деятельностью эстетического сознания – ведь только гений, согласно Канту, может давать искусству правило (die Regel).