Познание России: цивилизационный анализ

Табориты или крестьяне Томаса Мюнцера маркируют лишь наиболее яркие проявления стремления собственными действиями приблизить Царствие Небесное. Сама идея пресуществления «мира сего» не умирала в народном сознании никогда. Периодически она накатывала на христианскую Европу всеобщим ожиданием кончины мира. Это случилось в 1000 т., затем в 1099, после взятия Иерусалима крестоносцами, наконец, в XIV в., когда «тысячелетнее царство» стали считать наступившим со времен императора Константина. Эпоха Реформации, ознаменовавшаяся возвратом к изучению подлинной Библии, задала новый импульс эсхатологических ожиданий. Разнообразные секты и мистические течения (анабаптисты, индепенденты), теократические эксперименты Савонаролы (хронологически опережавшие и предвосхищавшие эпоху Реформации) и Иоанна Лейденского, широкие народные движения вдохновлялись эсхатологическим видением исторической реальности. Образы Антихриста, второго пришествия, Страшного Суда, тысячелетнего царства Христом никогда не уходили из кругозора широких масс.

Ситуация начинает изменяться лишь на пороге Нового времени. Рационализм, Просвещение, идеология прогресса, промышленная революция, размывание традиционного общества задают новый мировоззренческий контекст. Атеистический XIX век изменяет точки отсчета. В обществах, переживающих широкие модернизационные преобразования, эсхатологическая тема тускнеет и маргинализуется.

Люди начинают увязывать свои надежды на изменение мира к лучшему с политическими и социальными реалиями. Эсхатологическое томление смещается на периферию христианского космоса, в общества вступающие в процессы модернизации.

ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ В РУССКОЙ ИСТОРИИ

На Руси эсхатологические мотивы фиксируются буквально с момента принятия новой веры. Согласно летописной традиции образ Страшного Суда оказался решающим аргументом, с помощью которого проповедник христианской веры склонил князя Владимира к христианству, и в это свидетельство можно поверить. На воображения язычника, дозревшего до идеи единого Бога, образ Страшного Суда должен производить неизгладимое впечатление.

В первые века истории отечественного христианства эсхатологические представления закрепляются в элитной среде, которая энергично транслирует их «вниз». Князь Ярослав Мудрый, сделавший ставку на христианство, разворачивает в Киеве широкую строительную программу. Историк Игорь Данилевский обращает внимание на то, что создаваемая князем структура города копирует Иерусалим. Топология храмов и монастырей, наличие «Золотых врат» соответствуют структуре Иерусалима, прочитываемой благочестивым христианским сознанием122. Перед нами не просто идеологическая программа, повышающая статус молодого государства, и претензия на translatio imperii. Все эти претензии возможны лишь в контексте эсхатологического сознания. Покуда мир пребывал в историческом времени, сакральные центры христианского космоса — Иерусалим и Константинополь — находились на своих местах. Приближение конца времен меняет географию Вселенной, сакральные центры смещаются, история завершает движение свое.

Проходит не так много времени. Киев приходит в упадок, политическое доминирование перемещается на северо-восток, И князь Андрей Боголюбский отстраивает теперь уже город Владимир по подобию Иерусалима. Наконец, в XVII в. патриарх Никон строит свою резиденцию под Москвой — Новый Иерусалим. Главный храм монастырского комплекса представляет собой точное подобие Иерусалимского Храма. Русская религиозная мысль болеет идеей Нового, последнего Иерусалима.

Знаменитое послание инока Филофея Великому князю Василию III (1523–1524 гг.), заключавшее в себе всю историософию русского православного царства, фиксирует эсхатологическое видение реальности, сложившейся после 1453 г. Обращаясь к этому документу надо помнить, что Новый Рим — обозначение Константинополя в византийской официальной лексике. Тезис «Москва — Третий Рим» фиксирует факт translatio imperii. Вечная империя нашла свое новое, причем последнее, выражение, ибо «четвертому (Риму) не быти». Последний, Третий Рим не обозначает тысячелетнего царства, как это может представиться позднему атеистическому сознанию. Это царство, которому предстоит встретить Конец времен. Концепция инока Филофея энергично ассимилируется церковно-государственной традицией. Через двадцать лет текст послания включен митрополитом Макарием в Великие Минеи Четьи. Отрывки из послания занесены в Кормчую книгу, в «Уложенную грамоту об учреждении патриаршества».

Анализируя смысловую структуру царского летописца, И. Данилевский приходит к выводу о том, что летописец представляет собой своеобразный отчет перед Вторым пришествием. Современные историки (в частности, тот же Данилевский, А. Юрганов) связывают политику Ивана Грозного с ожиданиями Страшного Суда.