Познание России: цивилизационный анализ

Перекачивание жизненной энергии не абстрактная умозрительная схема, но острейшее переживание. Участник ритуального действа пропускает происходящее «через себя». Иного способа переживания реальности человеку просто не дано. Включенный в ритуал жертвоприношения переживает обе роли: и палача, и жертвы. То есть проходит ситуацию экзистенциального предела — порога жизни и смерти. Отсюда предельная острота пережитого, глубоко амбивалентное отношение и к произошедшему, и к персонажам. Это переживание находит свое разрешение. Пороговая ситуация разрешается коллективным катарсисом. Мир обновляется, архаический коллектив сплачивается в возрожденном, омытом кровью космосе.

Каждый из участников ритуала чувствует, что на месте жертвы мог быть и в любую минуту может оказаться он сам.

И то, что на это раз ангел смерти пролетел мимо, само по себе несет избавление, катарсис, волну невыразимой любви к главному палачу, т. е. наместнику языческого бога на земле. Из этого вырастает чувство обновления мира. Слова о невыразимой любви не метафора. Известный на Западе «стокгольмский синдром» описывает феномен острой психологической зависимости, любви заложников к террористам. Эта любовь вырастает из страха смерти и являет собой психологический механизм адаптации к ситуации неопределенности внутри сообщества, в котором вершится ритуал человеческих жертвоприношений. Здесь мы сталкиваемся с одним из древнейших психологических механизмов социализации и социальной интеграции.

Далее, любой ритуал оформляется, откладывается и наследуется в сценариях. Сценарий же распадается на сумму ролей. Подчеркнем, в процессе трансляции культура задает и наследует сценарии, в каждом из которых присутствует пакет ролей. Так, в детском возрасте мы усваиваем сценарий отношений взрослый — ребенок. При этом его усвоение происходит через освоение роли ребенка. Однако проходят годы, и, попав в положение родителей, мы обнаруживаем, что в нас актуализуется роль взрослого из усвоенного в детстве сценария. Существуют два более частных сценария, вытекающих из этого базового: сценарий учитель — ученик, или носитель властной иерархии — подвластный.

Дальнейший анализ требует выделения самих ролей. Обратимся к ролевым функциям ритуала жертвоприношения. С первого взгляда таких персонажей трое. В жертвоприношении участвуют: палач, жертва и рядовой участник ритуала, наблюдатель. Несколько модернизируя, назовем последнего человеком из толпы. Соответственно, сценарий человеческих жертвоприношений состоит из трех программ, трех ролевых функций: программа жертвы, программа палача и программа человека толпы. Роли по определению взаимозаменяемы. Однако эта истина относится к вытесненному, тайному знанию. Хотя думать об этом архаический субъект не склонен, он все же каким-то планом сознания допускает инверсию толпы в палача, себя в жертву и палача в жертву. Заметим, чего не бывает действительно, так это инверсии палача в человека толпы. Однако существует еще один персонаж, вынесенный, так сказать, за скобки.

Носитель ритуального сознания склонен думать, что персонаж заведомо не участвующий в этой карусели по определению все же существует. Это вождь (царь) как прямой представитель Небес. На самом же деле, и он не гарантирован от инверсии в жертву (и, соответственно, для него закрыт путь инверсии в человека толпы). И еще, вождь никогда не может стать палачом. Отдание приказа и его исполнение разнесены. Все остальные циркулируют. Роли амбивалентны.

Итак, ритуал жертвоприношения насчитывает четыре персонажа: вождь, жрец/палач, жертва, толпа. Ролевые функции инвертивны. Иными словами, один и тот же человек может перейти из одной роли в другую. Наиболее драматические и значимые инверсии происходят через плаху. Но не только. Запреты: для вождя — в палача и в человека толпы; для палача — в человека толпы. В некоторых, достаточно редких ситуациях жертва может быть помилована, т. е. перейти в человека толпы. Жертва, над которой ритуал уже свершился, инверсии, естественно, не подлежит. Наконец, жертва не обязательно избирается из «своих», т. е. членов племени. Часто в жертву приносятся пленные, рабы (инородцы). Все остальное возможно.

В частности, возможна инверсия толпы в палача. Такие явления, как бунт или побивание камнями — ритуализированная форма расправы с нарушителем табу и вопиющим кощунственным грешниками — пример инверсии толпы. В ходе бунта жертв разрывают на части, жгут и насилуют. Каждый человек из толпы имеет шанс не только инвертировать в жертву, но и в палача. Наконец палач и вождь инвертируют в жертву.

Даже в обществе практикующих жертвоприношения названный ритуал относится к достаточно редким, незаурядным. По мере же вытеснения практики жертвоприношений из жизни, сам этот сценарий отходит на периферию ментальности, в специальное пространство. Это пространство особых, высокострессовых ситуаций.