Познание России: цивилизационный анализ

Будучи однажды запущен, террор имеет свойство разрастаться и обретать безграничные очертания. Механизм террора неостановим не только в силу психологической и социальной инерции, корпоративных интересов «Органов» и т. д. Он обречен продолжаться в силу противозаконного характера режима и преступности самого террора в глазах как антибольшевистской, неархаической части общества, так и мирового общественного мнения. После разгона Учредительного собрания и убийства царской семьи у московских правителей не оставалось путей назад. Никаких компромиссов в стратегическом плане быть не могло. Воистину, «или мы, или они». Навуходонассор мог решать убивать или не убивать поверженных врагов. Это было нормальной практикой, а потому — делом политической целесообразности и собственного выбора. Коммунистический террор происходил в существенно другом мире. Снятие террора с необходимостью и автоматически ставило проблему ответственности. В атмосфере террора люди делятся на живых и мертвых, на тех, за кем еще не пришли и на обреченных. С окончанием террора — на замазанных и не замазанных в крови. Замазанные, как корпорация, такой поворот событий не принимают.

В случае поражения большевиков ожидало физическое уничтожение. Шансы спастись в суматохе по одиночке были минимальны. Для того, чтобы оценить подобную перспективу, стоит вспомнить судьбу компартии Индонезии, буквально перебитой в середине 1960-х годов за три-четыре недели восставшим народом. Из мощной 400-тысячной политической силы она превратилась в 35-тысячную подпольную организацию. Потребовалась жизнь трех поколений для того, чтобы КПСС трансформировалась в традиционную и даже респектабельную политическую элиту. Прежде всего, из жизни должны были выйти поколения, жившие «до того». Опривычивание, традиционализация и окончательная легитимация режима происходит в ходе и после Отечественной войны. Заметим, что только после этого возникает возможность хотя бы частичной десталинизации. Ранее любая постановка вопроса об ответственности режима означала разворачивание полной, обвальной инверсии. В первые же десятилетия, каждый коммунист осознавал, что в случае краха он обречен. И это существенным образом влияло на карательную политику.

ЧЕЛОВЕК В СИТУАЦИИ ТЕРРОРА. РИТУАЛ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ

Теперь вернемся к поставленным выше вопросам: какова природа массовой покорности и всеобщей поддержки, а также безгласного движения в воронку истребления советских функционеров. Наш основной тезис состоит в том, что феноменология террора переживалась базовым субъектом раннесоветского общества по моделям человеческих жертвоприношений. Сумма культурных смыслов и стереотипов поведения, иными словами, сценарий этого ритуала актуализовался вместе со сбросом исторически последующего слоя ментальности и задавал собой — разумеется, в несобственных, превращенных формах — все многообразие поражающих современного человека культурных феноменов, моделей поведения, прецедентов, массовых переживаний и т. д. Прежде всего, выскажем значимое общее суждение. Оно состоит в том, что структуры обыденной ментальности базируются на архаических установках. Такова природа традиционного сознания. Речь не об обыденной ритуалистике. Речь о когнитивных установках, механизмах понимания и переживания. В рамках традиционного сознания исходные архаические схемы десемантизуются (утрачивают собственную семантику) и встраиваются в исторически последующие конструкции, где актуализуются в превращенной форме, т. е. в несобственной семантике.

Таким образом, исследователь сталкивается с двумя уровнями или двумя слоями реальности. Первый отражает рационализацию явления субъектом действия. Это то, как описывает происходящее культура, и что думает по этому поводу ее носитель. Второй уровень имплицитен, скрыт от сознания субъекта и восходит к древним смыслам, схемам и положенностям. Это те смысловые пласты, которые актуализуются в культуре и определяют собой поведение масс. Только по сопоставлении описаных нами уровней можно снять проблемы, возникающие из кричащего несоответствия реального поведения людей тем рационализациям, которые утвердились в их сознании на уровне автомодели. В таком случае реальное поведение массового субъекта являет собой результирующую своеобразного параллелограмма сил, в котором древние архаические векторы суммируются с существенно более слабыми векторами, заданными стадиально последующей ментальностью. В такой суперпозиции древние схемы оказываются ведущими детерминантами поведения, а новые модели и представления берут на себя, в основном, оформление и рационализацию базовых импульсов.