Познание России: цивилизационный анализ

В криминальной культуре огромное место занимает культ прожигания жизни, «расточения» награбленного. Настоящий вор живет так, что пришедшие к нему деньги мгновенно развеиваются в «красивых» загулах, разбрасываются прихлебателям, раздаются лицам низшего ранга. В этом и состоит праздник бытия, момент самоосуществления и самоутверждения настоящего «блатного». Напор и интенсивность процесса «прожигания» определяют вес человека, его престиж. Существование вне практики развеивания по ветру доставшегося цивилизационного ресурса достойно презрения. Здесь легко узнать распределение по принципу обычая «потлатч». Очевидна телеология такой установки. Культ расточения блокирует формирование собственника и рождение нормальной социальности. Настоящий мужчина «идет на дело», стремительно прожигает награбленное и снова «идет на дело». Наконец, в воровской культуре огромна роль «воров в законе» — людей, воплощающих ценности преступного мира и доказавших своей жизнью верность этим ценностям. Воры в законе, прошедшие особое посвящение, — признанные патриархи и авторитеты. Они разрешают конфликты и осуществляют присмотр за жизнью преступного сообщества.

Если задаться вопросом: что за явление раскрывается перед нами, ответ очевиден — классическая военная демократия периода расцвета до вступления ее в кризис, связанный с упадком демократического начала и утверждением наследуемой княжеской власти.

В идеальных образах «вора в законе» мы легко узнаем Свенельдов и Святославов, Сфенкелов и Икмаров. Людей сильных, безжалостных и справедливых в том смысле, как понимал справедливость варвар-дружинник, бесстрашных и готовых к смерти, защитников тех, кто стал под их руку, и грозу тех, кто осмелился пойти против. Дух преступного мира заставляет вспомнить об эпохе киевского язычества.

Традиционное сознание и преступный мир. Отметим глубоко амбивалентное отношение традиционной культуры к разбойнику, и откровенное сочувствие к бандиту, наиболее архаической части общества как к воплощению интенции сохранения традиционного космоса. В газетах раннеперестроечной эпохи несколько раз публиковались сходные по установкам письма читателей. Память не сохранила ссылок, но наиболее запомнившийся пассаж звучал так: «Когда узнаешь, что ограбили квартиру, обчистили дачу или угнали машину какого-нибудь завбазой, артиста или профессора — душа поет. Он грабил народ, а теперь ограбили и его». Бандит ведет профилактическую работу по ослаблению социальной стратификации.

Разбойник вписывается в мир традиционного сознания как персонаж, осуществляющий великую, космосозидающую функцию редистрибуции по отношению к тем, кто нарушил древние заповеди родовой жизни и «неправедно» превысил некий допустимый порог имущественного неравенства. Важно и то, что все изъятое идет прахом. Награбленное улетает в Праздник. Здесь нам открывается еще одна грань преступного мира — как одного из ликов Беловодья. Преступное сообщество осознается как развернутый во времени русский бунт, который органически включает в себя момент идеального бытия, праздник пускания в распыл награбленного, то есть изъятого у богатеев.

То, что награбленное распыляется — хорошо и праведно, ибо тем самым оно выводится из кругооборота приращения капитала и не становится элементом, усиливающим социальное неравенство. Так бандит оказывается подвижником, страстотерпцем, почти монахом взявшим на себя тяжелую и грязную, но необходимую работу по изничтожению, постоянно накапливающегося в обществе «соблазна». Той субстанции, которая неизбежно разлагает и разъедает архаический космос. С этой интенцией можно сопоставить последовательную политику советского режима направленную на достижение «социальной однородности». Это была многообразная и разносторонняя деятельность направленная на пресечение ростков имущественного неравенства на всех уровнях советского общества. Власть пристально следила за тем, чтобы все сословия жили строго «по чину». Легальный (государственный) и нелегальный разбой делал одно общее дело. С одной стороны — удовлетворял древним культурным инстинктам, с другой — трудился на ниве общественного блага не без пользы для себя.

Рассматриваемого нами разбойника важно отличать от вора, который забирает «последнее». Это совсем другой персонаж и отношение к нему иное. Понятно, что это разведение носит чисто мифологический характер, ибо реальный бандит грабит всех и, в конечном счете, обирает того самого субъекта, который видит в нем своего союзника.