Мы описали фундаментальную коллизию средневекового и новоевропейского сознания. В реальности описанное противостояние дробиться на тысячи частных противоречий затрагивающих практически все сферы человеческой активности. И каждое из них вызывает у традиционного человека органический, инстинктивный протест. Либеральная цивилизация легализует и конституирует как проявление социальной нормы массу инстинктов и побуждений табуированных и профанированных в мире должного. Все то, что скрывалось, не признавалось в своей природе, существовало как попущение, как человеческая слабость, все, что рождало многообразное чувство вины оказывается не только допустимым, но и нормальным, социально приемлемым.
Столкнувшись с либеральной цивилизацией, традиционалист видит общество в котором отсутствует широчайшая палитра стыда, самоуничижения, тревожности, неподотчетного беспокойства, чувства собственной греховности и неизбывной вины — т. е. всего того, что составляло суть привычного и единственно возможного самоощущения.
Мало того, пороки, оказываются не только легальными моментами бытия, но и системообразующими элементами социального целого. Рыночная экономика базируется, с одной стороны, на порочном стремлении человека к стяжанию, а с другой, на не менее порочном стремлении к благам и удовольствиям. Политический механизм опирается на тезис о непреодолимой порочности и греховности агентов власти. А для того, что бы противостоять этому создаются специальные механизмы — система сдержек и противовесов, независимая пресса, концепция прав человека. Все это напрочь отторгает, постоянно оскорбляет и попирает должное. Столкнувшись с либеральной цивилизацией, человек традиционных ориентаций переживает глубочайший стресс. Он чувствует, что очутился в противоестественном, перевернутом мире, где все поставлено с ног на голову.
Из этого вырастает непоколебимое убеждение о скором и неизбежном крахе секулярного общества. Подлинный ревнитель должного искренне убежден, что общество Запада должно захлебнуться в своих пороках. С того момента, когда идеологи российского традиционализма зримо столкнулись с западной цивилизацией, идеология должного отрабатывает тезис о близящемся крахе своей альтернативы. Человек традиции высматривает все новые и новые аргументы, ищет признаки заката и разложения, вслушивается в подземный гул предшествующий землетрясениям и карам божьим которые сотрут с лица земли богомерзкое буржуазное общество.
То обстоятельство, что история не подтверждает пророчества о крахе, а говорит скорее об обратном — о закате мира средневековья — не меняет ровным счетом ничего. Как дата Конца Света, крах Запада в очередной раз переносится на следующую декаду, пятилетку, в ближайшее будущее. Космос традиционалиста стоит на том, что не может существовать мир без должного.
Человек в космосе должного. Для того, что бы подвести черту, зададимся вопросом: как же живется человеку в мире должного, каково его устойчивое самоощущение? Картина, которая открывается на этом направлении, безрадостна. Культура выстроенная вокруг принципиального несоответствия мира должного окружающей человека реальности задает неразрешимую трагедию, которая составляет фон человеческого существования. Миллионы людей, далеких от любых теоретических изысканий, живут с постоянным ощущением — «нет, не то». Вся их жизнь не та, не настоящая. Где-то там, должна быть, не может не быть — другая, подлинная и прекрасная. А эта, единственная, проживается как черновик, как разминка, этап на пути к той — настоящей.
Русский человек до старости мечтает о каком-то чуде: о том что он снимется с места и уедет в какую-то несказанную даль, где всё совсем по другому, встретит каких-то других, замечательных людей, начнет совсем другую, настоящую жизнь. Ощущение «нет, не то» выливается в тысячах проявлений. Отсюда и праздная мечтательность, и немотивированная агрессивность, и алкоголизм, и неспособность к какому бы то ни было делу, и склонность к хилиазму, и особая разорванность (слабая структурированность) личности.
Здесь мы сталкиваемся с одной из самых фундаментальных характеристик русской культуры, которая состоит в особом, подвешенном статусе человека. Речь идет о характере, способе и мере онтологической укорененности человеческого субъекта. Специфика эта состоит в том, что в российском космосе онтологической полнотой бытия наделена, и даже не наделена а тождественна этой полноте одна сущность — социальный абсолют, генетически восходящий к архаическому Роду. Каждый субъект онтологизирован настолько и постольку, поскольку включен в него. Слитно и неразделимо входит в жизнь Рода, нерасторжимо вплетен в социальное целое.