Познание смыслов. Избранные беседы

Да. И сегодня идёт такая интересная игра, что гражданское общество является политикой второй очереди. Наступление на гражданское общество со стороны государства и возражение гражданского общества по поводу этого наступления составляют политическую жизнь. «Мы хотим собираться, мы хотим устраивать какие-нибудь выступления, протестовать против каких-нибудь вещей, это нужно для того, чтобы хорошо шёл бизнес, и вот вы мешаете, а поэтому мы опять-таки собираемся и прочее». Это – политика. Но это политика второй очереди. Она не о власти, потому что власть – это Бытие. А здесь нет власти. Это вопрос о контроле: быть контролю всеобъемлющим и тотальным или как-то его сокращать. Но контроль на самом деле – это ограничительная вещь, она не созидающая. Контроль – это цензура. Контроль – это «вычеркнуть», это «туда нельзя, сюда нельзя». И в данном случае мы начинаем жить не в реальной политике, не в реальной истории, а в тени политики и в тени истории. Это характерная черта постмодерна.

У нас получается, что бюрократия отгородила этот лучик власти своим заборчиком, чтобы туда лишний никто не попал…

А этот лучик исчез. Лучика нет, потому что тучка наверху взошла и закрыла ту щель, через которую этот луч света проникал.

Периодически народная масса, гражданское общество, разрушает этот забор. Мы видели это: та же Октябрьская революция снесла все эти заборы, и народ рванулся к центру, к этому лучику; Наполеон тот же. То есть периодически накапливается раздражение общества против государственного аппарата, хотя у нас не так много времени в историческом периоде посмотреть, как выродившееся из политического общества в гражданское на самом деле себя поведёт. Гражданское общество рассчитывает на систему выборов, что некий «наш» представитель рано или поздно придёт, что-то наладит, – и каждый раз эти надежды не сбываются…

Дело в том, что 17-й год и Наполеон – это как раз эпоха слома последних остатков политического общества. В XIX веке в российском пространстве ещё существовали остатки политического общества, потому что существовала богопомазанная монархия. Естественно, эта монархия была связана ограничениями не конституционного порядка (конституции до 1905 года не было, да и после она была в общем-то фикцией), а она была связана ограничениями, скажем так, «концептуально-ментальными», – ограничениями, встроенными уже в голову правителей. Было очень много такого, через что монархи не могли перешагнуть, в отличие от предыдущих, и тем не менее, всё-таки они пытались сохранять вот эту идею Weltgeist, идею «сгущай и растворяй», потому что уваровская концепция «православие, самодержавие, народность» – это всё-таки попытка протянуть руку «к земле», вниз, и поднятие, скажем, Распутина наверх. Как князь Жевахов в своих мемуарах возмущался, что кто-то смеет ставить под вопрос право монарха поднять к себе народ в лице мужика, который обожал царскую чету и…

И мог, кстати, донести что-то от народа…

Это последние осколки умирающего политического общества, – может быть, даже в карикатурной форме, но тем не менее. И травля Наполеона как зверя монархами в начале XIX века – это тоже добивание политического общества, потому что это открытие уже прямого пути бюрократизации всех этих суверенных монархий. Вот Меттерних[33] просто открыл дорогу. Кроме Николая, в Европе ещё Австро-Венгрия была наиболее бюрократическая, – недаром же эта империя Кафку родила. У нас Салтыков-Щедрин, а там Кафка.

«Будет ли когда-нибудь сформировано снова политическое общество?» – спрошу я с надеждой.

Да. Но только оно будет принципиально не прежнего варианта, потому что здесь уже Святой Дух в понимании пророков непосредственно должен прийти в конфронтацию с Weltgeist Гегеля, с мировым духом язычников. Потому что под этим пеплом, образованным модерном, постмодерном, Weltgeist язычников жив. Но жив и Дух единобожников – Святой Дух. И битва будет как раз между двумя этими версиями духа.

Почему важна территория, а не народ

09.03.2016

Комментарий Джемаля к постановке вопроса: