Позолоченная луна

Эти двое, Вандербильт и тот, что с пером, проговорили там допоздна. Заказали еще кьянти. Еще сыра пекорино и блюдо красного винограда, который кидали в рот по две-три ягоды, не переставая говорить и перебивая друг друга. А потом, уже в три часа ночи, заказали два эспрессо.

Они обводили шпили, рисовали пролеты то там, то здесь, добавляли окна. Когда же вдалеке за краем виноградников начал алеть рассвет, они, потягиваясь, поднялись.

Тот, что помоложе, Вандербильт, устало улыбнулся. И вновь безупречный итальянский.

— Grazie. Grazie mille. Non avresti dovuto rimanere sveglio con noi.

Сол замотал головой и попытался ответить по-английски:

— К вашим услугам. — Эту фразу он знал наизусть. А следующую уже пришлось собирать по кусочкам. — Я… хорошо… Я был рад не спать… вы работали.

Губы Вандербильта под усами снова поднялись в улыбке.

— Bene. У вас очень неплохой английский.

И тогда Сол, отважившись, рискнул. Не останавливаясь, не думая о том, как это дерзко, он указал на картину маслом, висевшую над камином, где был изображен пейзаж Монте Бьянко и его отражение в мерцающем озере, после чего, наклонившись над столом, набросал несколько линий, поднял повыше скат крыши — как отражение альпийских вершин — и его отражение в воде фонтана, который нарисовал на переднем плане.

Оба американца уставились на это грубое вмешательство в рисунок. А затем — на сицилийского выскочку.

— Бог мой, — наконец сказал пожилой. — Боюсь, что он прав.

— Я опасался сказать то же самое, чтоб не обидеть вас, Ричард. Но у нашего юного друга есть глаз на пропорции и общее величие.

Следующим утром во Флоренции пожилой Ричард, чья фамилия, как выяснилось, была Хант, и молодой Вандербильт выехали из пансиона, и Сол погрузил их багаж в изящную коляску, направляющуюся в порт, где они должны были сесть на пароход до Лондона. Но, едва коляска тронулась, Сол обнаружил у дверей пансиона рисунок, над которым оба американца трудились всю ночь.

И помчался за ними по дороге, крича: Aspetta! Подождите!

Он пробежал почти полкилометра, прежде чем Вандербильт, услышав его крики, наконец не высунул голову из окна коляски. Увидев Сола, он крикнул вознице, сидевшему высоко на козлах, остановиться.

— Господи боже, — только и сказал Хант, когда Сол, задыхаясь, добежал до коляски.

Эти два слова Сол понял, благодаря своим занятиям с падре Д’Эредита.

— Он что, пробежал всю дорогу? — спросил Вандербильт у своего компаньона, оглядываясь на путь позади.

— Похоже на то. Мне даже представить такое страшновато.

Уловив лишь несколько отдельных слов — он, мне, такое, — Сол попытался вручить джентльменам бумагу, которую они забыли.

— Это importante? Да?

Вандербильт рассмеялся — но не насмешливо. Это был тихий, добрый смех.

— Говоря откровенно, у нас есть и лучшие изображения. И, будь уверен, мы уже включили в них мысленно твои исправления. Это можно выбросить.

Он изобразил жестами, будто что-то отбрасывает. Но вдруг заметив и, возможно, испугавшись выражения лица Сола, замолчал.

— Или ты можешь оставить его себе? — Он указал на Сола и скрестил руки к груди, как будто прижимая что-то к себе. — Lo tieni tu. Оставь себе.

— Grazie.

Вандербильт наклонился к нему.

— Я нанимаю на работу очень много людей, чтобы построить в Америке свой дом. Очень много камнерезов, строителей. — Он помолчал, как бы давая Солу время понять. После чего повторил это по-итальянски.

Сол заставил себя благодарно кивнуть.

Он не стал говорить — ни на ломаном английском, ни по-итальянски, — что он сицилианец, а не из этих северных итальянцев, которые смотрят на таких, как он, свысока. Также он не сказал, что камнерезы — как раз северные, особенно те, что живут в предгорьях Альп, где отцы смолоду учат сыновей этому древнему искусству. А его народ выращивает лимоны и апельсины, а своих сыновей растит просто сильными, и они потом идут в армию или занимаются контрабандой, пока смерть или эмиграция не разлучает их со своей землей.

— Да, — сказал Сол вместо всего этого. — Мне нравится. Grazie.

Потому что однажды — кто знает, — может, он тоже захочет поехать в Америку.

Вандербильт вынул из внутреннего кармана небольшой бумажный прямоугольничек.

— Вот моя карточка. Я понимаю, что шансы невелики, но мне нравится человек, который готов бегом догнать лошадь с коляской, чтобы вернуть забытый рисунок. Если ты когда-нибудь будешь в Америке, то приходи работать ко мне. — И улыбнулся робкой мальчишеской улыбкой. — Ну, конечно, если захочешь. — И снова повторил все это по-итальянски.

Все это случилось много лет назад.

Еще до того, как Сол понял, что не сможет, как планировал, вернуться из Флоренции домой, в Палермо, потому что на Сицилии был такой голод, что весь изможденный остров уже съел все, что не сгнило, не прокисло и не провоняло окончательно. И теперь медленно умирал от голода.

До того, как Сол понял, что его будущее — и Нико, потому что их мать умерла — будет перечеркнуто и переписано, как те планы большого дома на рисунке.