Позолоченная луна

Керри зажмурилась при этом воспоминании. Потому что это была неправда.

Дирг сжал губы.

— Я вот так и вспоминал тебя, пока тебя не было. Даже если тебя приглашали на танцы и всякие такие вечера — с книжкой под мышкой. Когда уж слишком сильно скучал по тебе.

Она знала, что это последнее признание было для него рискованным. Вот это я вместо мы скучали. Как лесная рысь, перевернувшаяся на спину и открывшая мягкое брюхо.

Она улыбнулась ему одной из прежних улыбок, со всем сладким грузом общих воспоминаний детства — записки мелом на доске, венки из незабудок и босые ноги в ручье.

Но она была уже не той, которая уехала несколько лет назад.

Она опустила глаза на свою книгу. Словно та служила ей щитом — от изможденного, серого отца, от прогнившей крыши хижины, от наступающей зимы.

Книжка. Защита от всего этого. Довольно жалкий щит.

— Это одна из книг мисс Хопсон, — сказала она. Дирг знал это.

— Как она?

— Ей нравится преподавать в Барнарде. Она привыкла жить в Нью-Йорке. Думаю, она бы сказала, это стоило всех тех лет, которые она провела здесь.

— Я помню, как она давала тебе всякое, чтобы читать твоей маме, пока она лежала в лежку. Тогда-то ты и начала говорить, как она. И думать, как она.

Это было правдой. Мисс Хопсон позволила Керри ходить в школу с четырех лет — с тех пор, как она начала сидеть на школьном пороге, как пришитая. И все годы мисс Хопсон посылала с малышкой домой свои собственные книги — чтобы та прятала их от отца и читала своей прикованной к постели матери. Это стало спасением для Керри — и для ее мамы.

В голосе Дирга появились хриплые нотки.

— Она была хорошая.

Именно эта хрипотца в его голосе, снова напомнившая об их прошлом, и эти горы заставили Керри повернуться к нему.

Голубые глаза над загорелыми щеками. Жесткая шершавость домотканой рубахи, выкрашенной вручную, в горных традициях — она так скучала по всему этому все два года. Вечный намек на бороду, чуть темнее, чем волосы на голове. Капли пота на широком лбу. Он прошел несколько миль, ища ее — наверное, начал с хижины, где близнецы отправили его в город. Наверняка он шел по следам ее городских ботинок.

Он проследил ее взгляд в сторону замка.

— Ты хочешь быть одной из тех, кто приедет сюда жить?

— Нет, конечно.

Но она ясно представила себе эту картину: женщины в сверкающих платьях, увешанные гирляндами рубинов, бриллиантов и жемчугов, спускающиеся по длинному пролету лестницы, которую им никогда не придется мыть. Женщины, которые не варили репу все утро, подолы юбок которых оторочены кружевом, а не приставшими ошметками сена и навоза.

И тут же мужчины, лица которых не сморщены от многолетней работы на палящем солнце или морозе, манжеты их рубашек без единого пятнышка, они не воняют коптильней, перебродившей кукурузной соломой и подгнившим овсом. Мужчины, которые кланяются дамам.

Дирг сморщился.

— Так и смотрят поверх своих чертовых носов. Как будто, если какой-то урод может купить себе землю, будто лорд, все остальные вокруг становятся его крестьянами. — Он буквально искрился негодованием. — Ты же понимаешь, что тут происходит, да? Мы с тобой превратились из тех, у кого была своя ферма неподалеку от стройки великого Билтмор Хауз, просто в ничто, в бельмо на глазу, которое нужно поскорее убрать.

— Мы, — сказала она, — не бельмо. И мы никуда не уйдем.

Она заставила себя сосредоточиться на том, что всегда было здесь — всегда принадлежало ей: глухая, густая зелень болиголова, бесконечное мерцание света среди березовых ветвей, которые трепетали, дрожали и никогда не находились в покое. Полыхающие сахарные клены. Шум и рев водопада вдали. Сырость сосновой хвои. Прелый запах листьев.

Она всегда любила здешнюю осень. И никакие приехавшие миллионеры, никакие построенные замки, никакой больной отец, рушащаяся ферма или подступающие перемены не отнимут у нее этого.

До своего отъезда в Нью-Йорк она редко просто стояла вот так — всегда надо было принести воды из ручья, домесить тесто, выварить на очаге яблочную кожуру, закрученную в штопор. Даже сейчас ей мерещились лица Талли и Джарси с круглыми, голодными глазами, и отец в постели. Единственным, что отделяло ее семью от безжалостного наступления грядущей зимы, была она сама, Керри.

На одну секунду последний луч дневного света, вытянув свои пальцы через вершины гор, упал на известняковые стены Билтмора, и они стали бледно-, почти прозрачно-голубыми. Как лед на водопаде возле хижины. Башни отбросили на простирающуюся внизу лужайку длинные тени. И это значило, что ей пора идти.

С неожиданной нежностью Дирг вынул сухой листок из ее волос.

— Ферма в порядке?

— Крыше нужно менять стропила, — она выдавила смешок. — Но там все нуждается в подпорках, включая и меня.

— Тебе надо только попросить, — он поглядел ей прямо в глаза и, казалось, мог бы сказать гораздо больше.

— Я знаю. Спасибо.

Он коснулся ее челюсти.

— Что за синяк?