Позор отца Брауна (рассказы)

– Ну, за Бэббиджа можно не беспокоиться! Ваша книга в полной безопасности. Его фамилия – Бэрридж, но я часто зову его Бэббидж[14]. Не такой он человек, чтобы заглядывать в чужие пакеты. Его и человеком не назовешь – настоящая счетная машина. Пойдемте возьмем книгу. Я подумаю, как с ней быть. Скажу вам откровенно, – и он пристально взглянул на собеседника, – я еще не знаю, стоит ли ее открыть или лучше отослать этому доктору Хэнки.

Они вышли в проходную комнату. Но не успела закрыться дверь, как профессор вскрикнул и кинулся к столу секретаря. Стол был на месте – секретаря не было. Среди обрывков оберточной бумаги лежала книга в кожаном переплете; она была закрыта, но почему-то чувствовалось, что закрылась она только что. В широком окне, выходившем на улицу, зияла дыра, словно сквозь нее пролетел человек.

Больше ничего не осталось от мистера Бэрриджа.

И Прингл и профессор словно окаменели; наконец профессор очнулся, медленно обернулся к Принглу и протянул ему руку. Сейчас он еще больше походил на судью.

– Мистер Прингл, – сказал он, – простите меня. Простите мне вольные и невольные мысли. Настоящий ученый обязан считаться с такими фактами.

– Мне кажется, – неуверенно сказал Прингл, – нам надо бы кое-что уточнить. Может, вы позвоните ему? А вдруг он дома?

– Я не знаю номера, – рассеянно ответил Опеншоу. – Кажется, он живет где-то в Хэмстеде. Если он не вернется, его друзья или родные позвонят сюда.

– А могли бы мы, – спросил Прингл, – описать его приметы для полиции?

– Для полиции! – встрепенулся профессор. – Приметы… Да вроде бы у него нет примет. Вот разве только очки. Знаете, такой бритый молодой человек… Полиция… м-да… Послушайте, что же нам делать? Какая дурацкая история!

– Я знаю, что мне делать, – решительно сказал преподобный Прингл. – Сейчас же отнесу книгу доктору Хэнки и спрошу его обо всем. Он живет недалеко. Потом я вернусь и скажу, что он ответил.

– Хорошо, хорошо… – проговорил профессор, устало опускаясь в кресло; кажется, он был рад, что другой взял на себя ответственность. Шаги беспокойного миссионера простучали по лестнице, а профессор все сидел не двигаясь и смотрел в пустоту, словно впал в транс.

Он еще не очнулся, когда быстрые шаги снова простучали по ступенькам и в контору вошел Прингл. Профессор сразу увидел, что книги с ним нет.

– Хэнки ее взял, – серьезно сказал Прингл. – Обещал ею заняться. Он просит нас прийти через час. Он специально повторил, профессор, что просит вас прийти вместе со мной.

Опеншоу молча смотрел в пространство. Потом спросил:

– Кто этот чертов доктор Хэнки?

– Вы так это сказали, как будто он и вправду сам черт, – улыбнулся Прингл. – Наверное, многие о нем так думают. Он занимается тем же, что и вы. Только он известен в Индии – он изучал там магию и все эти штуки. А здесь его мало знают. Он маленький, желтый, хромой и очень сердитый. Кажется, в Лондоне он просто врач, и ничего плохого о нем не скажешь, разве только что он один слышал хоть немного об этом проклятом деле.

Профессор Опеншоу тяжело поднялся и подошел к телефону. Он позвонил Брауну и сказал, что завтрак заменяется обедом, потому что ему надо посетить ученого из Индии.

Потом он снова опустился в кресло, закурил сигару и погрузился в неизвестные нам размышления.

Отец Браун ждал профессора в вестибюле ресторана, где они условились пообедать, среди зеркал и пальм. Он знал о сегодняшнем свидании Опеншоу и, когда хмурые сумерки смягчили блеск стекла и зелени, решил, что непредвиденные осложнения задержали его друга. Он уже начал было сомневаться, придет ли профессор. Но профессор пришел, и с первого же взгляда стало ясно, что подтвердились худшие подозрения: взор его блуждал, волосы были всклокочены – они с Принглом добрались все-таки до северных окраин, где жилые кварталы перемежаются пустошами, особенно мрачными в непогоду, разыскали дом – он стоял немного в стороне – и прочитали на медной дверной табличке: «Дж.-Й. Хэнки, доктор медицины, член Королевского научного общества». Но они не увидели Дж.-Й. Хэнки, доктора медицины. Они увидели только то, о чем им говорило жуткое предчувствие. В самой обычной гостиной лежала на столе проклятая книга – казалось, кто-то только что открыл ее.

Дверь в сад была распахнута настежь, и нечеткий след уходил вверх по крутой садовой дорожке. Трудно было представить себе, что хромой человек взбежал по ней, и все же бежал хромой – отпечаток одной ноги был неправильной формы. Затем шел только неправильный след, словно кто-то прыгал на одной ноге; затем следы обрывались. Больше нечего было узнать о докторе Хэнки. Несомненно, он занялся книгой. Он нарушил запрет и пал жертвой рока.

Они вошли в ресторан, и Прингл немедленно положил книгу на столик, словно она жгла ему пальцы. Священник с интересом взглянул на нее; на переплете были вытеснены строки:

Кто в книгу эту заглянуть дерзнет,
Того Крылатый Ужас унесет…

Дальше шло то же самое по-гречески, по-латыни и по-французски.