Позови его по имени (Самурай)

Да, – если я перестану радоваться первому весеннему цветку,

жалок буду я, и нищ, и убог…»

– внезапно, медленно и не поднимая глаз, процитировала Нази древнекитайского философа Фай Линь Сыма.

– Кстати, там следующая строка…– светло и улыбчиво посмотрел на неё Нисан и продолжил по-китайски, а потом повернулся к Токемаде. – Это означает: «Мне жаль того, кто не сможет понять этого». Я присоединяюсь к этому мнению, но думаю, что пора заканчивать дискуссию, потому что другой китайский мудрец говорил: «Если ты что имеешь – поделись с врагом и станешь богаче на друга, но не делись с равнодушным, чтобы зависть не ослепила его, и ты не потерял бы не только имущество, но и жизнь».

– Да, я заметил, что ваши мудрецы умеют много и красиво говорить, – бросил самурай, – полагаю, что и в подлиннике поцветастее, чем ты привел. – Он с усмешкой поклонился и презрительно дернул щекой, – но оставим это и на их, и на твоей совести. По крайней мере – до завтра.

– Прозрачный намек, – засмеялся китаец. – Полагаю, что я окончательно разочаровал уважаемого японского бойца. Вот если бы я начал вместо стихотворных цитат метать ножи в притолоку… Но оставим это действительно до завтра.

– Скажи мне, – вдруг произнес Токемада, когда, поблагодарив хозяев за ужин, гости уже поднялись из-за стола, – как согласуется твоя доктрина чистой совести и ненападения с тем, что ты пришёл сюда на поединок со мною? Думаю, ты и сам понимаешь, что уж завтра ты от меня трактатами не отобьешься и дуэль будет ни на жизнь, а на смерть?

– Хороший вопрос, – Нисан смотрел в глаза самураю всё также светло и спокойно. – А ответ таков: я не собираюсь убивать тебя ни завтра, ни послезавтра, ни – от всей души надеюсь – когда-либо в будущем.

Токемада застыл на месте.

Потом медленно произнёс:

– Так… Я думал, Китай выставил бойца…

Видно было, что японец еле сдерживается, когда он повернулся к хозяину дома.

– Почтенный Ошоби, не смеялись ли вы над честью самурая Шогана, когда представляли нас друг другу? Я – самурай высшего ранга, и мне не пристало обнажать меч против поединщика ниже меня уровнем профессионализма и достоинства!

– Самурай Токемада, – спокойно и жестко ответил старый Ошоби, – если у тебя возникли сомнения в моей чести и чести моего клана, я к твоим услугам в любое время дня и ночи и надеюсь, не разочарую тебя. Что же касается Нисана, то имя и достоинство его известны Шогану, который и утверждал твою кандидатуру на этот поединок. Вот грамота Шогана, читай. А это – китайская грамота с печатью императора Китая.

С минуту Токемада напряженно смотрел в развернутый свиток. Потом медленно свернул его, приложил ко лбу и губам место печати Шогана.

Поднял глаза на Нисана.

На Ошоби.

И поклонился.

– Прошу простить меня, – с усилием произнес самурай.

– Я принимаю твои извинения, – ровно ответил Нисан. – Не волнуйся, моё искусство не разочарует тебя. Мы здесь не для того, чтобы убивать, а чтобы выяснить, чей стиль совершеннее, не так ли? Признаешь ли ты поражение, если я не дам тебе убить себя и оставлю тебя в живых?

– Я буду драться с тобой до смерти. Я вернусь домой победителем – или умру! – стиснув зубы, ответил самурай.

– Спокойной ночи, – Нисан поклонился хозяевам и, не оглядываясь, вышел на террасу.

***

Нази взяла два маленьких ночника и проводила гостей в приготовленные для них комнаты. Когда она вернулась, отец по-прежнему сидел за столом, неподвижно и тяжело глядя на свои сцепленные в замок руки, лежащие на краю стола.

Девушка стала собирать и уносить тарелки, стараясь действовать бесшумно и не потревожить дум отца. Постепенно и она глубоко ушла в свои мысли, лицо её успокоилось и просветлело, тень беды растворилась на нём без следа. Поднявший глаза Ошоби заметил эту перемену в дочери, удивленно поглядывал на неё, потом позвал по имени.

– Нази, я знаю твои мысли сейчас.

– Да, – негромко ответила девушка. – Они немудрены. Но это просто какое-то чудо!.. И он совсем не похож на буддийского монаха…