Первая Катькина путевка в ясли пропала, а заявление на садик так и не трогалось в очереди. И если на нем не возникла бы резолюция к сентябрю, то было бы совсем неизвестно, куда эту Катьку девать. У них по двору с зимы ходила парочка таких беспризорников из четвертого дома — Бобка и Кузька. С ключами на длинных грязных резинках, с карманами, набитыми сухарями, с соплями, примерзшими к щекам. Как проспятся, так и ползут во двор стекла бить и кошек мучить. Когда на реке сходил лед, так их переправляли на все лето в деревню. Им было уже по пяти годков, а они ни разу не ходили в садик. И к Макаровне их не водили, потому что на дому у них всю зиму дремали свои деревенские бабки, оживавшие только к весне. И когда Валя представляла, что Катька вот так же будет слоняться по окрестным дворам с ключом и соплями, ей становилось дурно.
Вася тоже ничем не мог помочь. Во-первых, из-за коммунизма этого он шесть путевок, выделенных цеху, распределил среди многодетных, а Катьке не взял. А теперь его и вовсе угнали на учебу. И Валя опять-таки полагала, что ничему хорошему Васю там не научат. Вон, эти, многодетные, разве они хотя бы спасибо Васе сказали? Знают ведь, что у самого дочка не пристроенная, так губы поджали и расписываются в ведомости с таким видом, что давно, мол, им Вася должен был с себя отдать, они ведь все давно заработали. Хоть бы по-человечески спасибо сказали, ведь от сердца им путевки оторвали. И зачем деревенскому человеку такой коммунизм? Вася же придурком полным теперь выглядит! Нет, главное, возьми и отдай с себя последнее неизвестно кому!
А Дуся Терехова была такая виноватая перед Валей после той достопамятной рыбалки, что просто не знала, как ей в глаза смотреть. Ее саму эти Терехи так достали, так достали! И всем ведь не объяснишь, что Терехов до войны был самым завидным женихом у них в деревне. И ей, когда она девчонкой за него замуж пошла, а это уже в сорок седьмом году было, все его ровесницы так завидовали, так завидовали, что, видно, все их счастье и сглазили. Но в книжке ранений у него точно никаких контузий не было, вроде, за это Дуся могла перед всем цехом поручиться. Только чо-то там про проникающие и полостные ранения написано было. Ни одного шрама на голове, только вся грудь и живот исполосованы. Вот как тут угадать, что он потом и сам сволочью окажется, и сынка такого же идиота ей сделает. Конечно, когда образования нет никакого, кроме коровника и подойника, так любой Терех девушку обманет.
Перед днем металлурга Дуся съездила в деревню за продуктами, и они опять пошли ко Льву Абрамовичу с нехитрым подношением. Он вздыхал, глядя на связку вяленого леща и банку деревенской сметаны, доставленные Дусей из деревни, скреб лысину, поросшую рыжим пушком. А потом сказал, что, наверно, садик он им устроит, если бабы принесут ему мешок семенной картошки "Красная Роза", названной в честь Розы Люксембург, и литра два самогона. Картошка эта имела вполне пролетарский розовый цвет и была очень рассыпчатой, поэтому Лев Абрамович решил сажать только ее на своих шести сотках, а местный самогон он полюбил просто так, за особый «букет».
Какой замечательный народ евреи! Как их не крути, а коммунизм у них дальше галстука не проникает. А еще наговаривают, что это именно они из подлости коммунизм для деревенских выдумали!
Картошку Дуся взялась достать через знакомого агронома в колхозе, а с самогоном выходила какая-то ерунда. В городской квартире барду особо не поставишь, а аппарат держать было опасно, запросто могли загрести в ментуру. Да и с Дусиным супругом, имевшим особенный нюх на самогон, невозможно было заниматься самогоноварением без тяжких последствий для семьи. Они прикидывали так и эдак, а потом решились сварить самогон как все нормальные люди в Тереховской бане в деревне.
Ну, как только Галя Кондратьева узнала про самогон, сразу за ними увязалась. Вот тоже бабонька шалопутная. Близнецов на старшего сына побросала, у него еще каникулы в школе были, и с ними живенько собралась. Правильно, чо ей по деревням не мотаться, у нее хоть мужика можно на хозяйстве оставить.
Нет, с мужиком Гальке все-таки повезло. Основательный товарищ. Правда, и у него, конечно, эта дурь с голубями сквозь лоб просвечивала, но принципы он соблюдал строго. Как выпьет всего-ничего, так сразу в свою голубятню лезет. И спит себе, укутавшись в одеялко ватное, оставшееся от близнецов. В доме-то его нельзя держать было из-за терпкого запаха мочи, только разве что на балконе. А в голубятне, да с бодуна — красота на свежем воздухе!