Позови меня трижды…

Но Макаровна в один день собралась и поехала к Ленке, не взирая на санитаров. У мамы тут же лопнули нервы на этих санитаров. Она побежала ко Льву Абрамовичу и нажаловалась на всех санитаров сразу. Лев Абрамович поскреб лысину и отправился к санитарам сам, лично, потому как кошку к ним не пошлешь. Родители собрали ему две авоськи с чем-то, завернутым в газетки, но пахнувшим очень вкусно, а бутылки Лев Абрамович аккуратно сложил в портфель. На следующий день Лев Абрамович на работу не вышел. Приходила его жена и дико извинялась, что у него что-то плохо с самочувствием. К вечеру в садик приходили и санитары, самочувствие у них было еще хуже, чем у Льва Абрамовича. Они, сгоняв заведующую за разливным пивом, так и не смогли взять эти соскобы. Но дело свое санитары знали, и хоть с трудом, но нашли в протоколе о пуске дошкольного воспитательного учреждения в эксплуатацию все нужные строчки.

Кате Лев Абрамович представлялся по рассказам мамы огромным и могучим, как Илья Муромец. Он мог такое, чего никак не мог папа, А санитаров страшно боялся даже папа Тереха. Папа у Тереха всю войну прошел в десантном взводе и в разведке. Ему, в принципе, было что вспомнить, так сказать поделиться с молодежью. И трезвый он один раз сходил к Таньке в школу на пионерский сбор, чем-то там поделился, после чего тетя Дуся орала на него на весь подъезд, что всю их семью скоро в каталажку упекут, а Танька ревела весь вечер. Папа Тереха тогда, конечно, плюнул и ушел по первому свисту со двора. А выпив, он уже ни о чем, кроме санитаров говорить не мог, он еще с зимы запугал их всех этими санитарами. Близнецам скажи — "санитар!", и тю-тю поезд на Воркутю! Тут же штаны меняй. Такие они эти санитары были страшные, а Лев Абрамович их всех один побеждал, вооруженный исключительно авоськами.

Дело в том, что у Терехова-старшего своих, природных зубов после войны осталось очень мало, а оставшиеся очень болели, вот он и лечил их водкой. Зубы папаша Тереха простудил, когда форсировал какую-то поганую речушку в Белоруссии при температуре минус семь. Поэтому весь рот он по случаю выполнил себе в золоте по ветеранской книжке в 57-м году, когда уже Терех родился. Зубы болеть перестали, но привычка к водке осталась. Во всем их доме золотишко блестело только во рту Тереха-старшего. Остальные жильцы вполне обходились пролетарским металлом — сталью, закаливать которую их учили с детства. Поэтому с некоторых пор обладателя золотых зубов стала тревожить неотвязная мысль. Пока еще степень его опьянения позволяла ему шевелить пальцами по трофейному аккордеону, он донимал Тереха родительским наказом ни в коем случае не хоронить его в золоте, а перед моргом лично сковырнуть драгоценный металл плоскогубцами, которые всегда были под рукой в кухонном шкафчике.

— Я, понимаешь ли, сынок, не за этим кровь проливал, — хрипел он, — чтобы какой-то зажравшийся санитар мои зубы, понимаешь ли, на пропой… ну, сам понимаешь…

Вопрос с санитарами вставал ребром каждый раз после получки. Поэтому два раза в месяц Катя, когда ее еще пускали в гости к Тереховым, слушала песни ихнего папы под акомпонемент аккордеона вплоть до торжественного обещания Тереха обобрать мертвого отца.

Папа Тереха пел, в основном, военные песни. Получалось у него душевно. Особенно, когда он тянул со слезой про сожженную врагами родную хату. Катька тогда чувствовала настоятельную необходимость передушить тех врагов голыми руками, поэтому совершенно не понимала, почему Терех рядом скрипит зубами. А когда его папа кричал про набат в Бухенвальде, обращаясь к людям мира, чтобы те встали на минуту, то Катька и Терех всегда слушали эту песню стоя. И даже не потому, что Тереха-старший, не обращая внимания на стучавших в стенку соседей, между куплетами шипел на них: "Кто из вас, сволочи, не встанет, тому назавтра сидеть будет не на чем!" Что-то было в песне такое, что мешало слушать ее сидя.

В опустевшую квартиру Макаровны приходила какая-то бабка включать свет и кормить кошку. Эффект присутствия создавался ею, чтобы стервы из ихнего ЖЭКа не пустили квартирку Макаровны, в период ее длительного отсутствия в связи с переездом в другой город, в переселенческий фонд. Катя сидела теперь до садика совсем одна. После рыбалки Катю окончательно перестали выпускать из квартиры. Мама сказала папе, что их дочь не может общаться с подонками общества. Наверно, это папа Терехов был подонок, а тогда кто еще? Потому что сам Терех, по словам мамы, был урка. Ага, значит, близнецы, как и без мамы догадывалась Катя, тоже были подонками. Катька слушала радио и глядела, как пришедшая с работы мама красит губы перед зеркалом. Общалась она теперь только с плюшевым мишкой и марлевой подушкой. А у Тереховых такая кукла была! Трофейная! С калошами! Скорей бы в садик.