Позволь ей уйти (СИ)

— Ну и всё!

Некоторое время оба лежали молча, возмущённо сопя в унисон. Пашка не выдержал первым:

— И чего ты сюда припёрлась?

— Чтобы поблагодарить тебя, идиот, — огрызнулась Милка и тут же жалобно добавила без паузы:

— Паш, я так за тебя испугалась! А тут ещё эта тётка из милиции притащилась… Я подумала, что тебя в колонию заберут. Что теперь с тобой будет?

— Да ничего не будет, расслабься. Ну, поставили на учёт… фигня. А вот ты зачем влезла? “Это всё из-за меня, это всё из-за меня”, — снова завёлся он, передразнивая голос подруги. — Чуть не подставилась… Это хорошо ещё, что Ссыкло молчит, за шкуру свою боится. А то как пошёл бы припоминать, сколько раз ему от тебя доставалось…

— Я за тебя испугалась, — просто повторила Мила.

— А я за тебя, можно подумать, не испугался? Когда увидел, что ты на земле валяешься… решил, что ты вообще умерла.

Милка освобождённо и легко заплакала, понимая, что прощена, обвила его шею своими тонкими руками, прижалась мокрой и прохладной от слёз щекой — к его щеке. Пашка привычно приобнял её в ответ, чувствуя, как с души падает огромный тяжёлый камень. Если они ссорились — у него потом весь день всё валилось из рук, он не мог ни есть, ни спать, ни играть, ни учиться…

— А что они там про балет болтали? — в последний раз шмыгнув носом, вдруг спросила Милка. — Я не поняла. Ты… правда балетом занимаешься? А почему мне ничего не сказал?

Поколебавшись, Пашка решил открыть ей лишь часть правды. Объяснять сейчас причины своего ухода из кружка не было ни сил, ни желания.

— Да, правда занимаюсь. А тебе не говорил, чтобы ты не ржала надо мной.

— Я не буду ржать! — тут же горячо заверила она. — И никому не скажу, ни одной живой душе, если ты не позволишь! И что, у тебя правда… способности?

— Хрусталёва говорит, что да.

— Это та самая бабка, которая нас тогда на гаражах застукала?

— Она не бабка, а пожилая женщина, — строго поправил Пашка. — И вообще мировая тётка. Верит, что из меня получится звезда, — он хмыкнул, чтобы скрыть смущение.

— Получится. Точно получится! — убеждённо сказала Милка, обводя пальцем контур его лица. — Раз уж самая настоящая живая балерина про тебя такое говорит…

— И ты не перестанешь из-за этого со мной дружить? — с опаской уточнил он.

— Я с тобой? Ни за что на свете. Слышишь? Я никогда-никогда тебя не брошу. Всегда буду твоим другом и всегда буду рядом, пока не умру! — поклялась она с жаром.

— Я тоже, — серьёзно пообещал Пашка.

=30

Москва, 2017 год

Первым, кого встретил Павел в театре, когда наконец-то пришёл туда, оказался Марсель Таиров.

Завидев ведущего солиста, премьер выразительно покосился на свои наручные часы.

— Пятнадцать ноль-ноль! — вслух прокомментировал он увиденное. — Не рановато ли звезду словил, попрыгунчик? Твои коллеги вон с десяти утра на месте, вкалывают у станка, репетируют, готовятся к вечернему спектаклю…

— И я рад тебя видеть, Марс, — со вздохом отозвался Павел. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас выяснять отношения, но и смолчать в ответ на подобное он не смог. — Переживаешь за мою карьеру? Я растроган буквально до слёз и соплей. Ты, однако же, сильно не нервничай. Надеюсь, аппетит и сон не пропали?

— За твою — что? Карьеру? С какой радости я буду волноваться о том, чего нет? — Таиров презрительно скривил губы. — Ты — однодневка, приятель, не знаю уж, чего ты там себе навоображал.

— Навоображал? — Павел небрежно дёрнул подбородком в сторону роскошной премьерной афиши со своим портретом. — Довольно натуралистичная галлюцинация, не находишь?

— То, что ты получил Альберта и Принца — просто случайность, я ещё не до конца восстановился после травмы, вот тебе и отдали мои партии, — фыркнул Марсель. — Ты их, можно сказать, подобрал. Надолго ли? Чужие туфли обычно носить неудобно — жмут очень…

— Ну посмотрим, достанется ли тебе Спартак в следующем сезоне, — не удержался Павел. Откровенно говоря, он даже не рассчитывал на главную роль в будущем спектакле, Красс был пределом его мечтаний, но не подколоть Таирова, когда тот сам буквально напрашивался, было решительно невозможно.*

Тот изменился в лице — шуточка явно царапнула по живому.

— Посмотрим… — буркнул он. — Впрочем, если будешь качественно и регулярно ублажать дочку Миллера — может, и удержишься на плаву. Верной дорогой идёте, товарищи.**

И, не сказав больше ни слова, Таиров двинулся дальше по своим делам с видом победителя, оставив соперника стоять на месте и непроизвольно морщиться, словно он сжевал дольку лимона.

Павел навсегда запомнил, какое эмоциональное потрясение испытал, впервые увидев выступление Марселя. Это было сродни катарсису… или оргазму — в зависимости от того, с какой стороны посмотреть. То, что творил этот безумец на сцене, нельзя было назвать просто танцем. Это был какой-то сакральный, магический, неистовый, дикий и завораживающий ритуал. Казалось, танцовщик впадает в транс, заодно вводя в транс и публику — весь зрительный зал был в его полной, единоличной власти.