Позвони мне

– Хороший «максим», чтобы вы понимали Дмитрий Андреевич, никогда ещё никому не мешал, это я вам как боевой командир говорю. По мне, так и саблю турецкую подогнать не мешало бы. Мы же не знаем, как дела теперь в руководстве партии сложатся. Я считаю, правильно поступили, в таких случаях всегда лучше передать, чем недодать. И вообще, вы в военных раскладах мало что смыслите. По партийной части, спорить не стану, здесь ваше слово не знает преград, здесь вы на самом горячем коне. А вот по части пулемётов, со мной советую никому не тягаться. Загодя сердце вещает, стрелять ещё столько придётся, столько патронов перевести, что с одним пулемётом вдова Ильича едва ли управится.

После того как неукротимый вождь пролетариев для служения революции переместился некоторым образом из кремлёвского кабинета в околокремлёвский, жизнь в ударной Чапаевской дивизии начала заметно меняться. Из центрального комитета были спущены победные реляции об успешном приближении зари коммунизма и переходе к тотальной коллективизации. Все ранее нашитые красноармейцами сёдла, хомуты и уздечки были свалены в большой общий сарай, на фронтоне которого Фурманов собственноручно вывесил развевающийся кумач и прикрепил на дверях здоровенную вывеску с надписью «Правление колхоза».

Неунывающие бойцы вместе со своими голодными семьями уселись рядком под накрытым крашеным железом правлением и принялись во все глаза высматривать залётных пахарей, желающих пройтись с сохой по бескрайним колхозным земелькам. Залётные хлеборобы с опаской шарахались от общественной нивы, и неугомонные красноармейские жёнки дружно потянулись на объездную дорогу в надежде на лёгкий заработок. Но и там фортуна упорно отворачивалась от краснокосыночных, не пользующихся активным спросом путан.

Комиссар с раннего утра до поздней ночи проводил то открытые, то закрытые партийные собрания, подкрепляя их идеологическими семинарами и чрезвычайными сборами. Постоянно менял расположение бюстов коммунистических вождей на своём необъятном рабочем столе величиной едва ли не с Красную площадь, делал энергичные кадровые перестановки. В дивизии никому не было покоя от его неугомонной созидательной деятельности, но жрать ни лошадям, ни красноармейцам становилось практически нечего.

Уже давно загнали на Соловки отпрыска пугачёвских смутьянов, кузнеца Алексея Игнатьевича. Слопали под Рождество каурую красавицу Настю, так и не дождавшись из-под неё длиннотуловищных боевых богатырей. Давно пораспродали в заморские страны все церковные колокола, содрали и переплавили на трудовые рубли серебряные ризы с чудотворных икон, но ожидаемого коммунистического изобилия, перещеголявшего евангельское насыщение пятью нескончаемыми хлебами, почему-то не произошло. На дивизию зловеще надвигался повальный голод.

Вот ведь незадача. Делали всё исключительно по Марксу и Энгельсу. Буржуев смели подчистую поганой метлой, землю, всю до последнего аршина, по-честному отвалили любимой бедноте, бесплатно учили, бесплатно лечили, деньги готовы были отменить в любую минуту, кое-кто уже стоял практически одной ногой в коммунизме, а жрать, хоть ты тресни, становилось нечего. Делали даже много больше, чем рекомендовали любимые Карл и Фридрих. Одного только собственного народа перекосили в сто крат выше нормы, чем полагалось по «Капиталу», и никто тебе ни хера, ни пол краюхи серого хлеба. И это притом что изваяли под девизом «На-ка, выкуси!» знаменитую скульптуру, демонстрирующую всему миру нерушимый рабоче-крестьянский союз.

Василий Иванович между тем, благополучно оклемавшись от траурных мероприятий, едва не окончившихся белой горячкой, и памятуя настойчивые рекомендации Создателя – жить в тесном контакте с природой, решил как-то зорькой наведаться со снастями на озеро, под ранний удачливый клёв. Заодно перетереть по дружбе с кем следует о последних печальных событиях, посоветоваться, на что ориентироваться личному составу, как управляться дальше без Ленина. Вернее, с Лениным, но в интересном, нестандартным присутствии Ильича.

Комдив приказал денщику с самого вечера наковырять полведра отборных, разжиревших червей и, вооружившись заморской бамбуковой снастью, по росной траве бойко прискакал на берег Разлива. Природа ещё как бы пребывала в раздумье – то ли понежиться ей в уютной ночной беззаботности, то ли уступить пробуждению и со всей утренней свежестью ринуться в объятья наступающего дня. Ещё не развеянный ветром туман такой плотной вуалью стелился над поверхностью озера, что нельзя было рассмотреть даже дальний конец ольховой коряги и не было никакой возможности наблюдать сигналы удильного поплавка.

Поэтому Чапай, примостившись на заветной коряге, заправил короткую прогулочную трубку любимым табачком «Герцеговина Флор» и, с наслаждением вкушая тончайшие ароматы, набрал по мобильному телефону известный только ему одному девятизначный номер. Абонент, по ранней поре, не вышел на связь, и комдиву ничего не оставалось, как только терпеливо дожидаться следующего вызова.