Позвони мне

С юношеской лёгкостью проскакав по крутым переходам и трапам, приятели оказались на двенадцатой палубе космического скорохода. Перед изумлённым взором Чапая, во всю длину барражирующей просторы мироздания субмарины, раскинулась раздольная улица, по обеим сторонам которой располагались уютные мастерские ремесленного люда. На каждом фронтоне отдельной мастерской красовалась рекламная вывеска с изображением какого-нибудь музыкального инструмента. Здесь можно было увидеть всевозможные цитры, гитары, гармоники, но более всего впечатляло обилие представителей семейства смычковых инструментов – от самых маленьких детских скрипочек до необъятных лакированных контрабасов.

На вывеске, всегда большими буквами, сообщалось имя мастера, сосредоточенно работающего за светлым в переплётах окном. Здесь продолжали творить великие итальянские корифеи Сториони, Аммати, Бергонци. Они мирно соседствовали с полузабытыми тульскими и вологодскими умельцами благородного музыкального цеха. Отовсюду доносились мелодические переборы настраиваемых инструментов, почти как перед выступлением большого симфонического оркестра, и явственно пахло отделочными политурами и свежей древесной стружкой. Некоторые мастера по-дружески приветствовали бывшего императора, торопливо влекущего за собой несколько растерявшегося Василия Ивановича. Иногда Николай останавливался и сам подходил к отворённому окну, участливо интересовался настроением, успехами в творчестве и желал всего самого лучшего. Одному гитарному мастеру по фамилии Соколовский передал запечатанное в треугольном почтовом конверте письмо.

Между прочим, ремесленная улица называлась Шоссе Энтузиастов – об этом уведомляли небольшие адресные таблички, симметрично прикреплённые на углах обитых сосновой шалёвкой стен. Приятно для глаза было видеть патрульные группы матросов, несколько раз уже повстречавшихся им на пути. Одетые в широкие клеша и чёрные бушлаты, с красной повязкой на левой руке, эти стражи порядка удивительно точно вписывались в общий корабельный пейзаж. У Василия Ивановича даже сердце от тоски защемило, до того захотелось вернуться обратно в дивизию, которая в сравнении с безупречной стерильностью Шоссе Энтузиастов вспоминалась как нескончаемое гуляй-поле.

Так пройдя примерно километра полтора под несмолкающие обрывки настроечных мелодий и дружеские приветствия приятелей Николая Романова, они оказались возле до боли знакомого дощатого сооружения. От традиционного летнего сортира эта деревянная конструкция отличалась значительно большими размерами, внутри неё приветливо располагалась череда круглых, видавших всякие виды отверстий. Невозможно было даже предположить, что на такой уникальной субмарине могут оказаться самые захолустные подсобные удобства практически времен динозавров.

– Вот и добрались, Василий, располагайся на выбор, любое отверстие тебе уступлю, – с жестом щедрого сеятеля предложил комдиву радостный царь, – и я с тобой за компанию малость присяду, вместе оно всегда веселей.

– Честно говоря, я надеялся, что у вас здесь, как в штабе у Фрунзе, кабины отдельные, рукомойники, сушки, масса всяких удобств для ухода за телом. У нас даже деревенские мужики постепенно начинают переходить на фаянсовые ватерклозеты. Всё-таки не очень понятны многие ваши причуды, по-моему, вы ерундой занимаетесь.

– Это ты зря, дорогой друг Василий, – отклонил возражение император, – вы в дивизии привыкли обращаться с природой по-хамски, всё только жуете, глотаете, ничего приличного не возвращая взамен. Ты должен помнить, что у нас автономное плавание, замкнутый цикл, следовательно, на учёте любая капля полезных отходов. Всё это добро я аккуратненько собираю внизу, внимательно раскладываю по разным сортам и отношу на четвёртую женскую палубу. Там сырьё подвергается специальной обработке и поступает на камбуз для приготовления пищи. Сегодня на обед обещали пельмени подать, ты даже не представляешь, из чего они слеплены. Но пальчики оближешь, бьюсь об заклад, станешь даже добавку просить.

Деваться было некуда. Василий Иванович расстегнул фирменный комбинезон, откинул задний клапан, и как только присел на корточки – драгоценный мобильный телефон предательски юркнул в сортирное очко и шлёпнулся внизу обо что-то подозрительно мягкое. В жизни комдива были не только героические победы, не раз приходилось отступать в боях, терпеть поражения, но никогда, даже во времена самых сокрушительных неудач, душа его не испытывала такую горечь и муку, как в эту роковую минуту, сидя на очке в сортире грандиозного космического скорохода.

Дальнейшее пребывание в позе нераспустившегося лотоса потеряло всякий практический смысл, но Чапаев всё сидел с поникшей головой, обдумывая горькую свою не испитую чашу. Николай Александрович несколько раз уже выходил на улицу, снова заглядывал в нужник и никак не мог взять в толк, чего его приятель высиживает, медлит зачем.