Позвоночник

Смесь чего-то весьма светлого с чем-то весьма мерзким с тех пор поместилась в основу их взаимоотношений. Как-то раз он прижал её горло к полу и попытался задрать юбку. В ответ ему прилетел пинок в живот. Лёгкие уехали в отпуск. Мышцы спортсменки, официантки и танцовщицы наделены немалой силой убеждения. Отдышавшись, он сказал: «Проверял твою защиту». Она усмехнулась. Она даже не удивилась, будто ожидала чего-то подобного. С ней можно было говорить начистоту: слыхала и похуже. Он врал.

Даже когда она сама начала вести себя двусмысленно, он продолжил врать. «Юна – шлюха. Неудачница и шлюха, – убеждал себя, себе не веря. – Кто на неё только ни дрочил. Кому она только ни дрочила».

Затрахивая других, думал о ней. Ничего не помогало. Он стремился к ней каждый свободный час. Он хотел её (видеть) постоянно. Люди всегда хотят тех, кого рядом нет.

«Не люби красавицу, люби красоту. Не вникай в биографию мыслителя, вникни в его мысль. Не смотри на являющего, смотри в само явление. Только так можно жить, не страдая ужасной болезнью: частичностью». Так она считала. Она, вдобавок ко всему прочему, делилась с ним интересными наблюдениями. Думала сама и о многом. Неизвестно только, когда.

Сестра сказала: у меня нет времени. Брат услышал: у меня нет времени для тебя.

Всё стало пресным. Исчезло будущее.

Всё стало пресным. Даже секс надоел. Герман открыл для себя свинг, садомазохистские клубы и однополые связи. Тоже надоело.

Всё стало пресным. Юна давала (радость) кому угодно, кроме него. С ним ей, видимо, было скучно.

Всё стало пресным. Для вкуса добавилась соль.

И дальнейшая эпопея уже мало касалась брата и сестры. Касалась, скорее, их, отдельных друг от друга, жизней.

Герман шёл, дрожа. Холодно не было. Было пусто.

Глава III. Вездеходный переход

#np Biz – Labyrinth (cut)

Когда падаешь, не думаешь о том, что можешь не встать.

Когда падаешь в обморок, тем более.

А уж падая из обморока в кому (при столкновении машины с другой, среди тумана), не думаешь совсем. Не успеваешь подумать.

Зато потом времени хоть отбавляй. Спешить некуда. Всё уже случилось.

Видишь себя, раскоряченную, с полуоткрытым ртом, белую, кажется, надломленную в хребте. «Добила-таки скафандр», – думаешь. И ещё думаешь что-то про гарантийный талон. И правила эксплуатации. Разве говорили: обмену и возврату не подлежит? Кто говорил? Когда?

Вспоминаешь: после ссоры с братом, который не брат, ехала с другом, который не друг, в больницу. Усадил на переднее сиденье, пристегнул. Пальцы задели руку, случайно. Потом щёку, намеренно. Не можешь этого помнить, но помнишь. Вёл осторожно, одним глазом посматривая направо: пульс есть, дыхание есть, смысла будить до прибытия нет. Очнулась за пару секунд. Перед столкновением. Чтобы крикнуть: осторожней. И крикнула. Всем весом кинулась на руль. Дёрнула направо. Что дёрнуло дёрнуть, уму непостижимо. Зато постижимо сну. Сон – разновидность безумия. А, между тем, не останови ты человека за рулём, тот повернул бы налево, и снёс половину автомобиля, как встречного, так и своего, всмятку.

Виновник аварии шёл на "Мазде", шёл на скорости, шёл в обгоне, шёл по встречной полосе. Ох, шёл бы он лучше другой дорогой. Что лучше, решать некому. "Астон Мартин" влетел в ограждение. Следом, повернув от неожиданности налево – третья машина: медлительная "Десятка", чудом избежавшая тарана, вписалась капотом в бок. Удар пришёлся на заднюю дверь.

В "Десятке" была молодая пара с грудным ребёнком. Без защиты.

В "Мазде" была молодая пара с вечеринки. Без тормозов.

Проехав несколько метров, потеряв управление, они врезались в дерево с противоположной стороны дороги. Взревела сигнализация.

Молодая вышла катастрофа, сама по себе, как явление, старая. Отделались легко. Никто, кроме новоявленной матери, не погиб сразу.

Помнишь чей-то крик. Скорее всего, свой. Смутно помнишь, как вылетела вперёд, к лобовому стеклу, и, сильно – назад и вбок, в дверь, потом – вперёд и влево, на руль. Головой. Потом – темнота.

Потом – голос в темноте. Имя, помнишь имя: Юна. Помнишь своё имя. Уже неплохо. Ничего не болит, что странно. Висишь в темноте, без тела (нечему болеть) и пытаешься анализировать положение.

Тимур танцует на сцене, Юна наблюдает из зала. Его фуэте неподражаемо.

Голос тебе знаком. Обеспокоенный, выше, чем обычно. «Чем больше он переживает, тем младше звучит», – мелькает где-то в тебе. Головы нет, мысли есть. Хихикаешь: забавно. Видимо, призраки – не совсем миф. Ты теперь, видимо, тоже призрак.

Юна танцует на кухне, Юна наблюдает с отражения за стеклом. Её фуэте – подражание Тимуру.

Свет включается сразу, как только ты вспоминаешь. Видишь безжизненную девушку и мужчину, обнявшему её, без движения.