Позвоночник

– Посмотри, – сказал Юне её спутник, – во-о-он там, вдали, брюнетка в пачке и диадеме. Да, та, улыбчивая. Это Смерть. Твоя Смерть. Что, ты удивлена? Смерть у всех своя, не похожая на остальные. Люди взращивают её в себе годами, любовно, один на один, спиной ли к ней, лицом ли, но всегда наедине. Ну, то есть… Все они, смерти, имеют один исток, но все разные. Как и люди. Твоя – красавица. – Он улыбнулся. – И шалунья. И, похоже, любит тебя. Гляди, рукой машет, зовёт за столик. Подойдём? Да, да, не кривись, любит и всерьёз. Самая тяжёлая жизнь у тех, кого она держит в любимчиках. Её хлебом не корми, дай пошутить с ними. Знает ведь, что не заберёт, но нет, является. Просто покрасоваться. Такая уж она у нас тщеславная. И, знаешь, когда они начинают её замечать, и когда (но это высший пилотаж) смеются над её шутками, она тает. Такие ребята непробиваемы, я тебе скажу. Из тех, кто грузовик одной левой перевернёт, если нужно. С весом в сорок килограмм. В теле девушки.

Юна вспомнила, как рванула руль.

Юна подумала: смерть флиртует с грацией танка, также, как я сама.

Юна усмехнулась.

Смерть вспомнила, как толкнула Юну на руль.

Смерть подумала: я ей до смерти не нравлюсь, когда она танцует, и нравлюсь, когда танец покидает её.

Смерть усмехнулась.

– Здравствуй, дорогая, – приветствовал её отшельник. Они, видимо, были хорошо знакомы.

– Здравствуй! – откликнулась та. – Ну наконец-то, – расплылась в безмятежной улыбке, поблёскивая клыками в сторону Юны. – Я давно хотела с тобой познакомиться. Садись, пожалуйста. Ты так часто обо мне думала последнее время, что не организовать встречу было бы попросту неприлично. Тебе я тоже рада, мой нелюдимый друг, – обратила очи, в чёрном, к Аркадию. – Надеюсь, вы поладили? Вижу, что да. Что-нибудь выпьете?

Гроза всех времён и народов оказалась болтливой девчонкой, с чёрными провалами на месте глаз, чёрными сухими волосами, очень прямыми и очень длинными. Провалы пугали. Кроме них ничего могильного Смерть не обнаруживала и вообще, казалось, была настроена более чем дружелюбно. Подошёл официант, грустный осьминог в очках. Заказали вино. Разумеется, красное. Вино появилось.

Сквозь худенькую балерину, в костюме, напоминающем чёрного лебедя, было невозможно увидеть старуху с косой. Только свою неспособность быть ей. Ведущей артисткой "Лебединого озера".

– Хотела познакомиться, говоришь, – криво улыбнулась ей Юна, почти флиртуя, почти как с девушкой. – Ну, вот я, здесь. Хочешь меня?

– Поосторожней, – сквозь зубы предупредил Аркадий. Смерть расцвела.

– Она меня не боится, ты только посмотри! – воскликнула, воздев руки к потолку, которого не было. – Редкая птица. Она и её род… они все такие. По мужской линии. Потому и прервутся скоро. Двое последних… Одна из них – перед нами, и ты её, её осаживаешь! – с укоризной обратилась к Аркадию. – Твой брат следующий в списке, ты знаешь? – спросила Юну без тени сочувствия, будто следующий он – в очереди за продуктами. – Если ты всё-таки захочешь выжить, первый. Если нет – второй после тебя. Выбирай, кто победит, – хохотнула, манерно оттопырив от бокала мизинец с длинным (чёрным же) коготком. – И что значит победа…

– Не забывай, – перебил Аркадий. – Ты не имеешь никакого права претендовать на человека, не являющегося тобой. Тобой – сейчас, перед нами. У него своя финишная.

– Да, но это относится к финишной нашей милой танцорки… – За улыбкой спрятались острые зубы. Глаза, сплошь состоящие из зрачков, глаза-бездны, улыбаться не умели.

– Что это значит? – потребовала уточнения Юна. Смерть осклабилась.

– Смотри, – кивнула она в угол зала, где расположился мужчина, окружённый свечением. – Узнаёшь? – Юна присмотрелась. Юна выдохнула, сжавшись. Узнала. Там, в углу, со стаканом виски, переливаясь, сидел Родион Волков. – Узнала, – довольно повторила Смерть. Для него я – Тот-Кто-Всё-Знает, Абсолютный разум, ответ на жизнь. Видит он меня как Архитектора, хотя никогда не был верующим. Сейчас – не видит вообще. Сейчас я только твоя, – кокетливо уточнила. – Тебе, наверное, интересно, почему он светится? – опередила вопрос. – Всё просто. Воспоминание тем светлее, чем дальше оно от тебя. Ты своего отца боготворишь, потому что почти его не знала. Люди кажутся близкими, когда они далеко, и далёкими, когда близко. На таких вот парадоксах мир и стоит.

– Так он… отец, – Волкова сглотнула, – он – только воспоминание?

– Это твой мир, – улыбнулась Смерть. – Кем хочешь, чтобы он был? Здесь нет пределов, кроме человеческих. А человек, сам по себе, куда шире, чем он про себя думает.

– Как тебя видит мой брат? – спросила Юна, боясь ответа. Стараясь не думать об отце. Так близко… Ей бы встать, подойти, сказать пару слов ему, только пару, не больше… Монах Аркадий молча потягивал вино.

– Твой брат пока меня не видит. Зато очень хорошо чувствует. Я для него – желанная женщина. Более желанная, чем все его однодневки, вместе взятые. Даже, чем Лиза. Но не более, чем ты.

– Я? – от удивления Юна едва ни поперхнулась.