— Михаил Юрьевич сказал, что вы в столице надолго и жилья не имеете. Я собираюсь сдавать половину второго этажа. Там отдельный вход и шесть комнат. Прислуга может разместиться на первом этаже или во флигеле, что соединён переходом с первым этажом. Сто пятьдесят рублей в месяц, — полицмейстер смутился, — Надеюсь вас устроит такая плата?
— Конечно, Ваше Высокоблагородие. Можно их осмотреть? Там есть ванна?
— Хм. Ванна? Ванна на первом этаже. Она большая. На две бочки. Не натаскаешься воды по лестнице.
Сашка продолжал рассматривать Радищева. Там, в будущем, он представлял себе чиновников царских богатеями, всякие балы устраивающие, а сейчас столкнулся, если не с нищетой, то с очень скромным жалованием этих чиновников. Попробуй тут не сдавай комнаты или не бери взятки, дети с голоду опухнут. А ведь большая шишка — полицмейстер Столицы, нужно карету иметь, лошадей. Слуг опять же. Кухарку обязательно и раз свой дом то и лакея, не самому же дверь открывать. И кучера. А кто топит печи в большом доме и ванну водой заполняет? Так они, скорее всего, ещё и не крепостные. А наёмные, и нужно им платить. А прачка? И всё это на пятьсот рублей в год. Зря про балы врут в книгах и фильмах. Какие к чёрту балы?! Выжить бы.
Что здесь, что зять его — князь Болоховский. Та же самая нищета. Нет, не надо ему должностей. Нужно быстрее обтяпать дело, что сам себе поручил, да и возвращаться. Там весною яблони зацветут.
Глава 18
Событие сорок пятое
Бросать всё нажитое непосильным трудом Виктору Германовичу не хотелось. Если он уедет на пару лет, как Иваницкий Сашке посоветовал, то налаженное производство, селекция и коневодство без него, каким бы хорошим управляющим Андрюха Павлидис не был, захиреет постепенно, а то и регресс начнётся. Крестьяне растащат семенную рожь, ячмень, пшеничку. Заморозят кукурузу и без удобрений измельчает подсолнух и картофель. Без севооборота начнут накапливаться болезни и в конце концов всё погибнет. Фитофтору только запусти, уже не избавишься.
А ведь он может толкнуть страну вперёд, если выведет хорошие сорта зерновых, картофеля и кукурузы с подсолнечником. А перцы, а кабачки, баклажаны?! Нет. На два года уезжать нельзя. Кох даже думать об этом отказывался.
А на зиму? Вот, одну зиму точно без него обойдутся. Перебрать зерно… семечки тоже. С этим грек Андрюха справится. Ну, а ежели что, то четверо ветеранов крестьян успокоят крестьян, хотя вроде и так народ бунтовать не собирается, при Сашке, если и не изобилие настало, то жить точно полегче христианам, чем пять лет назад. Оброка толком нет, только три дня барщины, как в законе и прописано. Так новым немецким колёсным плугом, да с запряжёнными в него парой шайров, пахать не обуза, а удовольствие. А оброк? Смешной. То ягодами, то листьями малины или мухоморами даже. Это не пшеничку, с таким трудом выращенную, отдавать. Чудит барин, да и ладно — дурень же. Опять и часть своей пшенички или ржи дурень чуть не за бесценок продает обчеству, а посеявшие её счастливчики урожай получают, как бы и не в двое супротив обычного. Да и что говорить, хоть и непривычный продукт картоха, а подспорье зимой к столу хорошее, позволяет дотянуть до нового урожая, экономя хлебушек.
Сашка отогнал неожиданные воспоминания и прошёл вслед за «не тем» Радищевым и кикиморой в их половину второго этажа. Комнаты были
— Вот эта была спальня моей покойной маменьки Елизаветы Васильевны, — остановился перед тяжёлой зелёной бархатной шторой полицмейстер. Он перекрестился трижды. Анна последовала его примеру, а дархан Дондук свёл руки перед грудью лодочкой и наклонил голову.