Позывной "Хоттабыч"

От меня словно бы отошла какая-то «волна», невидимая глазу и неуловимая обычными органами чувств. Она стремительно распространялась в окружающем пространстве. Попавшаяся ей на пути электрическая лампа, продолжающая нещадно резать мне глаза, отчего-то разгорелась во стократ ярче. Раскалившаяся вольфрамовая спираль вспыхнула, словно маленькое солнце, а после стеклянная колба лопнула с глухим чпоком, окатив меня острым стеклянным крошевом. Столкнувшись с «волной», заискрила электропроводка, добавив в кабинет вони от спекшейся и задымившей изоляции. Но у дверей кабинета «волна» застопорилась и дальше не пошла, и я это отчетливо почувствовал. Не знаю, каким таким местом, возможно, своей тощей старческой «задницей».

Капитан, застыв с поднятой вверх рукой, с размаху хлопнулся копчиком о твердое сиденье стула и завозился на нем, пытаясь вновь подняться на ноги. Несмотря на все его ужимки, у него это не слишком удачно получалось – капитан словно приклеился к стулу, а тот, в свою очередь, как будто прирос к полу. А младлей и вовсе застыл, словно соляной столб, только испуганно пучил лупоглазые зенки и разевал рот, словно рыба, выброшенная из родной водной стихии на прибрежный песок.

– Сенька[3]! – наконец выдохнул малец, и его глаза буквально побелели от сковавшего его ужаса. – Всамделишный! Нам всем писец!

– Блокиратор! – Капитан дернулся было к расположенному рядом сейфу, но я успел быстрее.

– Замерзни, утырок! – бросил я в гневе, желая лишь одного, чтобы капитан не добрался до неизвестного мне «блокиратора». Осознание, что эта штука не прибавит здоровья, пришло, как-то, само собой.

Очередная «волна», отделившаяся от моего тела, оказалась менее мощной, но не столь рассеянной в пространстве – узконаправленной. Однако её последствия меня попросту шокировали: «искривление пространства», вызванное, не иначе, как моей волей, соприкоснулось с капитаном, и он замер неподвижной статуей, в нелепой попытке дотянуться до приоткрытого сейфа. Его землистое лицо неожиданно приобрело оттенок дорогой мелованной бумаги и принялось стремительно покрываться шершаво-колючей изморозью!

«Мать моя женщина! Он чего, действительно замерз? Я ведь хотел, чтобы он просто замер… остановился…» – Неожиданно нахлынувшая слабость прервала и без того путанные мысли. Потолок и стены закружились в стремительном хороводе. Я почувствовал, что теряю сознание.

По ушам неожиданно резанул истошный крик пришедшего в себя лейтенанта, но прозвучал он отчего-то низко и тягуче, словно залип в застывающем расплавленном гудроне:

– Тре-е-е-во-о-га-а! Ма-а-а-ги-и-и-и!

«Вот же, мля, бульонный кубик «магги», твою медь… – Мысли текли странно, медленно и вяло. Время как будто замедлило свой бег. Потеряв равновесие, я грохнулся со стула, но до встречи моего лба с полом, казалось, прошла целая вечность. – Ну вот, наконец-то! – подумалось мне, когда глаза начала застилать непроницаемая серая пелена. – Надеюсь, что хоть в этот раз сдохну окончательно и без дешевых фокусов. Слишком стар я для такой вота суеты… И не мой это мир… И не моя это страна… И не моя эта война… не моя… не моя… не моя…»

* * *

Из уничтоженного протокола допроса

Зовут меня Илья Данилыч Резников. Пенсионер. Ветеран. Имею ранения и государственные награды. В общем, старая и никому не нужная перечница. Думал ли я, что доживу до такого… кхм… почтенного возраста? Сто два года… Это вам не хер в стакане! В стакане, между прочим, я храню вставные челюсти-присоски, ибо от остатков зубов еще в семидесятник избавился насовсем… Поэтому, никакому херу там не место!

Супружница моя, Глафира Степанна, царствие ей небесное, уж лет сорок как преставилась… Скучаю по ней, что и не передать словами! Красавица была, хохотушка… Тридцать лет и три года мы с ней… как в сказке… душа в душу… Только вот не померли в один день, как в сказке… И бабу я себе после так и не нашел. Не нужен был мне никто, кроме нее. Так и прожил остаток дней одиноким бобылем, как сыч… Детей пережил… А внуки и правнуки забыли… Разъехались кто куда, разлетелись… Так и доживал, ждал, когда Смертушка к себе приберет… Но и она, видимо, позабыла за давностию лет. Чай, тоже, не девка молодая.

Последние два года из дома почти не выходил, хоть и не боялся заразы новомодной. А чего мне бояться – отбоялся давно. И вот выперся как-то, за хлебушком… Хлебушка свежего прям до смерти захотелось… Хрустящего… С корочкой… Чтобы только-только из печи… Есть у меня рядом булочная, где такой вот хлеб выпекают… Если к определенному времени подойти – всегда горячей буханочкой разжиться можно. Покряхтел по-стариковски, вооружился тростью – штормит меня без нее. Ноги совсем слабые стали, не держат. И пошаркал себе… потихоньку… Раз шажок, два шажок – вот и хлебушка свежего раздобыл! Но идти в свою опостылевшую одинокую нору совсем не хотелось. Весна, лето почти. Теплынь. Люди спешат по своим делам…