Позывной «Курсант»

Соответственно, когда мы вышли на улицу, где в ожидании своих подопечных, расхаживал туда-сюда Панасыч, и отправились на пробежку, пацаны постоянно косились на меня. Но уже не ныли. Потому что молчал и не ныл я. Типа, подавал пример своим поведением.

А я, если честно, вовсе не силу характера показывал. Мне просто снова вздумалось анализировать дедову жизнь. Плюс, знаю на личном опыте, когда нужно делать что-то неприятное, напряжное и физически тяжёлое, нужно на этом просто не сосредотачиваться. Поэтому вместо мыслей о беге и о том, как хреново переносило очередную нагрузку тело, я принялся крутить в башке все известные о Реутове факты.

И вот такое дело… Крутились то они хорошо. Эти факты. И с одной стороны поворачивались, и с другой. Особенно благодаря снам. Но в какую-то логическую картину не складывались. Родители умерли, пацан попал в детский дом. В принципе, вполне обычная история для данного времени. Если бы не одно «но». Присутствие чекистов в различных вариантах. Вот что меня смущает. Очень уж их до хрена в этом жизненном сюжете.

Именно сейчас, во время бега, мне вдруг вспомнились слова Зайцева. Он сказал, когда двое воспитанников коммуны погибли, через неделю явились сотрудники ОГПУ. Явились за сыном дипломата Витцке. На хрена? Пацану семь лет. Что он им мог рассказать? Как мать случайно тупой Разинков убил? А что-то мне подсказывает, из квартиры ее уже вынесли далеко не в здравии.

Так срать всем на это. Вернее, не срать, конечно. И, наверное, Разинкова наказали бы. Но он — слишком мелкая сошка, чтоб ради доказательства его вины чекисты помчали в коммуну за Алешей. Да и потом, судя по тому, что о пацане особо никто ничего не знал, исходя из рассказа того же Зайцева, Алеша внял совету Ляпина и никому не признался, где его носило в момент ареста матери. Либо, опять же, поверил, будто его действия и молчание спасут родителей. В любом случае, я не вижу причины, по которой сотрудники ОГПУ могли бы рвануть в Коммуну ради Алеши, спустя почти год.

Это — первый факт. Второй — Бекетов.

Странное какое выходит совпадение. Перед тем, как объявились в коммуне чекисты, ровно за неделю, вдруг произошёл «несчастный» случай. Именно в этот момент, не позже, не раньше, Бекетов решил, что Алеше будет лучше оказаться в другом месте и под другой фамилией. Я, конечно, не законченный циник… Хотя, нет. Зачем врать? Я — законченный циник и в человеческую доброту не верю. А вот в выгоду, в собственный интерес — очень даже. Значит, следующий пункт нашей крайне запутанной истории — Бекетов вытащил из коммуны пацана, чтоб его спрятать. То есть, у товарища старшего майора государственной безопасности есть своя цель. Причем, цель — долгоиграющая. Годы идут, а он от Реутова ни на шаг не отходит. Условно выражаясь, конечно. Особо свое участие не выпячивает, но и в покое пацана не оставляет. Просто так? Ради странного желания помочь? Очень сомневаюсь.

Третий факт — Клячин. Вот хоть убей, я уверен, в первый день Николай Николаевич всячески пытался раскрутить меня на откровенный разговоры. Все выспрашивал, вызнавал, тему подводил. Особенно интересовало его детство пацана. Но при этом, Клячин не знает о том, что Реутов вовсе не Реутов. Значит, получается, у Николая Николаевича — своя какая-то игра. И скорее всего, любопытство Клячина не совсем понравилось бы Бекетову. Потому что старший майор госбезопасности — это типа хозяин чекиста. Если в данном времени можно так выразиться. Его босс. Клячин меня пробивал осторожно. Ненавязчиво. Потом вообще притих. Наверное, чтоб я не заострил внимание на его интересе.

И вот что выходит по итогу… Целых три пункта, на которые я пока не могу дать точного ответа. Но при этом, знаю на сто процентов, ответ нужен. Очень. А то как бы мне не прилетело дерьма, к примеру, через годик или два. Это будет очень обидно. Сейчас налажу тут все, обустроюсь на новом месте, а потом — на-ка, Алеша, тебе по хлебалу каким-нибудь хреновым фактом из детства.

— Слышь, Реутов…

Я отвлекся от размышлений и с удивлением посмотрел на Зайцева, бегущего ровнёхонько рядом со мной. Даже не заметил, в какой момент он пристроился.

— Чего тебе, Вася…

Заяц категорически вызывал у меня отторжение, и моральное, и физическое. В том плане, что я даже лишний раз старался с ним не разговаривать. Бывает такое. Когда человек вызывает настолько сильную брезгливость, что ты даже слышать его голос не хочешь. Вот такая история сложилась у меня с Василием. Я упорно считал его гнидой, причем гнидой скрытой, которая обычно гадит исподтишка, и никто не смог бы убедить меня в обратном.

— Я тут вспомнил… у тебя на спине было родимое пятно. Смешное такое пятно… Вернее, чуть пониже спины. На заднице почти…

— Вася… — я остановился, переводя дыхание. При этом смотрел на Зайцева с достаточно откровенной неприязнью. — Даже не хочу знать, где и при каких обстоятельствах ты умудрился рассмотреть на моей заднице родимое пятно. А еще больше не хочу знать, на хрена ты ее вообще рассматривал. Мою задницу.