Позывной «Леший»

–  Тишина такая, что аж на голову давит, – пожаловался Лютый.

–  Понимаю, – поддержал я разговор. – С Ржева не могу заснуть в тишине. Под артобстрел или бомбежку – дрыхну, хоть бы хны. А как затихнет канонада, тут же вскакиваю. Все время кажется, что фрицы в атаку пошли.

Видно было, что с нами все согласны, но в разговор больше никто не вступил. Да и вообще, какая-то вялость в группе ощущалась. Устали, что ли? Рановато вроде, а с другой стороны – это я сегодня воевать начал, прежняя жизнь не в счет, а они второй год лямку тянут. Играя со смертью в прятки. И я решил, что товарищей надо взбодрить. А что поднимет настроение лучше хорошего стихотворения. Особенно, если оно написано таким же фронтовиком.

Когда на смерть идут – поют,
А перед этим можно плакать, –
Ведь самый страшный час в бою –
Час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
И почернел от пыли минной.
Разрыв – и умирает друг.
И, значит, смерть проходит мимо[7]

.

Во как, сразу встрепенулись. Лица желваками заиграли. Взбодрились? Отлично. А теперь, отыграем взад.

–  Лютый, ты немецкие песни или стихи знаешь?

–  В смысле? – даже с шага сбился боец.

–  В самом прямом. Если знаешь, хоть какую-то, пой или декламируй. Вслух… Или хотя бы анекдот расскажи. Можно похабный, только на немецком.

–  Зачем?

–  Вместо шапки невидимки… Ребята, ну забудьте, что вы диверсанты во вражеском тылу. Вы доблестные германские воины. Альпийские горные стрелки! Элита! Находитесь дома, в родном Фатерлянде… Фронт далеко… Радоваться должны. А посмотрите на свои унылые морды? Да я нас всех скопом отправил бы на гауптвахту только за эти кислые рожи, своим видом, подрывающие боевой дух гражданского населения! Быстро всем улыбаться, словно в самоволке и на свидание чешете! И я не шучу! Это приказ! Да пой же, Лютый! Скоро дом покажется, а мы как в атаку идем…

–  Есть петь, – кивнул тот и негромко затянул нечто вполне мелодичное и, судя по ухмылке Митрохина, достаточно фривольное. Как раз для солдат:

–  In der ersten Hutte, da haben wir zusammen gesessen.
In der zweiten Hutte, da haben wir zusammen gegessen.
In der dritten Hutte hab" ich sie gekusst
Keiner weiß was dann geschehen ist.[8]

Глава четвертая

Добротный каменный дом островерхой крышей, крытой красной черепицей, и в самом деле вскоре показался. Раньше, чем Лютый допел второй куплет песни, становящейся все более фривольной.

Дорога, сделала еще один поворот, и перед метрах в десяти нами возникли высокие, решетчатые, ажурной ковки ворота. Закрытые, но не запертые. Во всяком случае, цепи, скрепляющей створки, и огромного замка на ней, я не увидел. Во дворе никого, двери и окна тоже плотно заперты, но дом, судя по идеальному порядку, царившему здесь, все же не пустовал. Если только сюда ежедневно не наведывалась прислуга из ближайшего селения.

–  Эй! Есть кто дома?! – крикнул по-немецки Митрохин, потом несколько раз постучал, специально подвешенной возле калитки, колотушкой.

–  Хозяева! – повтори капитан попытку, но дом по-прежнему молчал.

–  Похоже, никого. Заходим? – Митрохин поглядел на меня.

–  Не возвращаться же… – вопрос был скорее риторическим, так что и ответ последовал такой же.

Капитан кивнул и потянул на себя створку.

Не знаю, где он прятался и почему не подавал голоса, но как только петли тихонечко заскрипели, проворачиваясь, посреди двора, словно из-под земли, появился огромный пес. Черная, как эсесовская форма, немецкая овчарка.

–  Твою дивизию! – капитан подался назад и вскинул автомат.

–  Отставить…

Не знаю почему, но с собаками у меня с детства не бывало проблем. Ни один, самый злобный цепной пес, за всю жизнь не только не бросился и не укусил меня, но даже не облаял толком. Отец говорил, что это потому, что я их совершенно не боюсь. Мол, у собак такое чуткое обоняние, что они улавливают даже самый крошечный испуг, и тогда могут атаковать. А если человек не выказывает страха, то зверь инстинктивно понимает, что с таким врагом лучше не связываться. Сводил меня как-то к знакомому дрессировщику, и тот подтвердил его слова. Что все так и есть. Самое главное не дрогнуть. И ни один укротитель, не войдет в клетку к зверю, если хоть капельку в себе не уверен.

Отстранив капитана, я шагнул вперед и властно поднял руку, требуя подчинения. Пес, видимо, был хорошо обучен. Потому что на команду среагировал правильно. Возможно, будь на мне другая одежда, овчарка не была бы так послушна, но в данной ситуации совпало слишком много привычных для нее факторов, и пес послушался. Он остановился шагах в пяти и сел.