Позывные дальних глубин

Так для Егора Непрядова кончилась самая счастливая, осмысленная и неповторимая глава его жизни. Начиналось одинокое существование без любви и без радости, которое мозг не в силах был ещё воспринять. Он знал, что теперь никогда и никого не полюбит так беззаветно и сильно, как любил Катю. И чувство вины за её гибель будет теперь преследовать его до скончания собственных дней. Получалось, ведь это он сам уговорил жену поехать туда, где её ждала смерть. Разумеется, во всём при желании можно было бы винить глупую случайность, или же слепую судьбу. Только в этом было довольно мало утешения. Егор казнился собственной совестью и не искал себе прощения.

Но жизнь всё-таки продолжалась. Служба снова позвала Егора Непрядова. Горе безраздельно владело им лишь до тех пор, пока он опять не явился в бригаду, как положено, к подъёму флага. Как и обычно, Егор был подтянут, собран, безукоризненно выбрит, наглажен и начищен. Лишь под глазами пролегли тени от двух бессонных ночей.

На сдачу всех дел отводилась неделя. И Непрядов тотчас приступил к инвентаризации своего обширного хозяйства, обложившись папками с различной документацией. Работа отвлекала его, и душевная боль, на какое-то время отпуская, давала короткую передышку.

По-разному отнеслись сослуживцы к Егорову горю. Кто-то сочувствовал, кто-то жалел. Даже начпо Широбоков официально пособолезновал, забыв по такому случаю, что совсем ещё недавно откровенно недолюбливал Непрядова за его независимый характер. Но Гаврила Фомич не был бы самим собой, если бы вскоре не нашёл повод заметить, что кандидатура Непрядова на новую должность теперь не так безупречна, как прежде. Ведь не могли же в высших инстанциях не учитывать, что обстоятельства резко изменились, и Непрядову придётся менять анкетные данные в графе о семейном положении. Широбоков был твердо убеждён, что это далеко не мелочь.

Непрядов заметил, что Гаврила Фомич за внешней учтивостью прятал по отношению к нему пристальное внимание. Верно, искал доказательств к своим предположениям, что Непрядов стал человеком надломленным. Ведь не могло же столь большое горе остаться в его душе бесследным. А тогда уж можно было бы точно доказать, что всё же не тот человек Непрядов, чтобы доверить ему строящийся атомоход.

Однако Непрядов сразу дал понять, что голыми руками его не возьмёшь. В глазах сослуживцев он был по-прежнему решительным, предельно собранным и целеустремлённым. А что же касается сокровенных тайников души, так это его личное дело и в «кирзовых сапогах» никому там делать нечего. Не сомневался Егор, что Широбоков не мог упустить случая, чтобы довести свои взгляды до сведения вышестоящих инстанций. Но можно было предположить и то, что «взгляды» эти особого действия не возымели. То ли аргументация их оказалась не слишком веской, то ли прежним влиянием Гаврила Фомич уже не пользовался, то ли времена стали другими. Из главного управления кадров пришла очередная шифровка с требованием как можно скорее откомандировать Непрядова к новому месту службы.

Бригаду Непрядов покидал без официальных проводов, которые посчитал неуместными. Ещё накануне просто попрощался с теми, с кем посчитал нужным. Ключи от квартиры сдал коменданту и с одним чемоданом, не спеша, пошёл на берег, по следам Кати, которую недавно провожал этим же путём. Непрядов тогда и вообразить не мог, что видел свою жену в последний раз…

Всё тот же почерневший, обшарпанный пирс, о навесные автомобильные шины которого тёрся бортом знакомый старенький буксир, пропахший соляркой и рыбой. Так же протяжно и скучно скрипели чайки, сетуя на хмурое, нескончаемо сочившееся холодной моросью небо. Всё было так, как и тогда. Только не было Кати.

Лишь Кузьме с Вадимом Непрядов дозволил прийти на причал, чтобы попрощаться. Напоследок они крепко обнялись, пообещав друг другу непременно писать, на том и расстались. Егор шагнул на борт судёнышка. Буксир хрипло прогудел, чихнул дымной трубой и бойко побежал по спокойной акватории гавани. А за кормой, в туманной завесе, постепенно стушевались очертания береговых строений, силуэты ошвартованных у пирса лодок и фигурки двух людей, махавших руками у самого края причальной стенки.