Позывные дальних глубин

Знал и беспокоился Целиков, что даже после возвращения в базу хлопот ему не убавится. После похода у моряков неизбежно в крови увеличивается содержание холестерина, билирубина, триглицеридов. А это верные признаки стресса, которые как бы выедают человеческий организм изнутри. Как минимум, потребуется месяц, а то и два, прежде чем сердечно-сосудистая система иного подопечного снова придёт в норму.

Но случается и так, что даже столь ничтожно малого, с эскулапской точки зрения, времени может и не хватить. Бывает, когда вдруг появляется необходимость опять срочно выйти в море, полагаясь лишь на то, что русский моряк — существо двужильное, а потому всё выдюжит, сколько на него ни взваливай. Надо полагать, кому-то не так уж важно, что подводники седеют рано. Не в силах был корабельный доктор прервать этот процесс, но всё же мог попытаться как-то уменьшить его губительную силу. И Целиков, этот вечно унылый и флегматичный человек, прямо-таки донимал всех различными процедурами. По установленному графику неукоснительно измерял кровяное давление, прослушивал сердце, снимал кардиограммы. Рискуя нарваться на грубость, он тем не менее гнал усталых людей из их кают в спортзал, в сауну, в отсек живой природы — лишь бы не оставались они наедине со своими мрачными мыслями и затаившимися недугами.

Спасение людей подводных было в их постоянном движении. Именно это упрямый и нудный Целиков пытался вбить в головы своих отсечных пациентов. Опасение за здоровье людей увеличивалось у него по мере того, как затягивалось их плавание подо льдами. Кузьму Обрезкова донимал застарелый радикулит, подхваченный им едва ли не в лейтенантские годы. Вадим Колбенев крепился, хотя у него пошаливало сердце. И только Непрядовский организм вызывал у доктора неизменное восхищение. Командир был здоровее едва ли не всех и каждого в экипаже. Сердце его неизменно билось как часы, давление пребывало в норме. Целиков утверждал даже, что если бы он, любопытства ради, вскрыл скальпелем Егору грудную клетку, то обнаружил бы там безупречные внутренности семнадцатилетнего юноши. С таким-то от природы данным здоровьем, полагал Целиков, их командиру «лет до ста расти и не стариться» — такие уж завидные гены достались ему от пращуров.

Второе дыхание, как у стайеров, появилось в экипаже совсем неожиданно. Когда никого не веселили даже анекдоты и подначки Васи Дымарёва, как нельзя кстати пришлась поэтическая лирика. Андрей Скиба вызвался читать стихи несколько вечеров кряду, благо знал на память великое множество творений своего любимого Пушкина. В этом ему на лодке не было равных.

О том, что начинаются пушкинские вечера, в кают-компании было объявлено заранее. Андрей Скиба каждому члену экипажа вручил именной пригласительный билет, в котором значилось, что «Пушкин А.С., камер-юнкер и стихотворец, будучи проездом, имеет честь лично присутствовать ввечеру на чтении собственных стихов, декламацию коих препоручено исполнять здешнему навигатору, с коим поэт знаком лично со времен лицейской поры и коего несомненно уважает за любовь и нежную привязанность к утончённой музе, равно как к прокладке курса, а также к борщу и макаронам по-флотски…» Такое интригующее приглашение, разумеется, не могло не вызвать определённого интереса.

И вот в назначенный час народ отсечный из кают и рубок начал стекаться в отсек «живой природы», где предполагалась встреча с самим Александром Сергеевичем. Как и полагается, офицеры были в парадной форме, как об этом просил Скиба, предвидя значимость момента. Держаться всем предлагалось по-флотски раскованно, а не по-кавалерийски развязно, в блеске изысканных манер, как если б это было на светском балу в салоне самой Анны Керн…

Скиба элегантными поклонами встречал гостей у входа, предлагая рассаживаться поудобнее и чувствовать себя… как в прошлом веке. И уж совсем ошарашил, величая всех не иначе, как «господами офицерами».

Располагались в лёгких плетёных креслах по своему желанию и вкусу: кто предпочитал быть рядом с фонтанчиком, кто придвигался поближе к аквариуму, а кто нежился под сенью развесистой пальмы, или же блаженствовал в куще цветника. Обстановка была необычайно торжественной, и все ждали, а вдруг и вправду, прямо вот сейчас, произойдёт чудо. Откроется застеклённая дверь и с вежливым полупоклоном войдёт человек во фраке, с курчавой головой и пышными бакенбардами. Приятно всем улыбнувшись, он положит на рояль свой цилиндр, бросив в него лайковые перчатки, поставит в уголок трость с набалдашником, а потом запросто сядет где-нибудь в сторонке и кивком головы любезно попросит начинать.

Уловив это всеобщее желание, Скиба сказал, с самым серьёзным видом посмотрев при этом на часы:

— Господа, Александр Сергеевич немного задерживаются. Дела, знаете ли, всё дела… Но прибыть оне обещали с минуты на минуту. Пока же просили начинать без него. Вы не возражаете, господа?.. — и обвел всех присутствующих взглядом. — Так что, не обессудьте.