Позывные Зурбагана

— Работает по шаблону, по старинке. А Татьяна Авессаломова — талант. Будет лучший оператор, если не вздумает заняться режиссурой. Надо дать ей шанс найти себя, как художнику.

— Жаль, что зима, летом мы бы больше увидели! — сетовала Таня, пытаясь протереть замерзшее стекло.

Вертолет опустился на песчаный берег Ыйдыги, слегка припорошенный снегом. Дул ветер и сдувал снег.

Мы попрыгали на землю раньше, чем спустили лесенку. Отец сошел последним. Мама хотела поддержать его, но он на какое-то мгновение опередил ее помощь.

— Какая красота! — воскликнули мама и Таня. Летчик, видимо нанаец, улыбаясь, смотрел на них. Только он да отец были в этих местах, и не раз.

Оледенелая, промерзшая чуть не до самого дна Ыйдыга в лучах невысокого солнца сверкала словно серебряная дорога. Дремучий заснеженный лес непроходимо высился за рекой, а перед нами поднимались высочайшие базальтовые скалы, круто обрывающиеся к Ыйдыге.

— Вот и роспись, — показал отец на скалы и тихо ахнул.

Каждый выражал свои чувства, как ему диктовали его выдержка и темперамент. Одна Таня не смотрела на изумительные наскальные изображения (знала, что они от нее не уйдут), а торопилась заснять на пленку непосредственность наших эмоций.

Лишь затем она приступила к снимкам наскальных изображений, чертыхаясь и возмущаясь.

Здесь среди первобытной природы вырезанный тысячелетия назад на древнем базальте человекообразный лик выглядел еще более потрясающим и прекрасным, нежели на фотографии. Мягкий, сердцевидный овал лица, широкий лоб, огромнейшие, в половину лица, круглые глаза без зрачков, чуть выпуклые губы, тронутые улыбкой (за ним два ряда острых зубов), и непропорционально узкий подбородок.

Я смотрел и не мог оторвать взгляда от изображения прекрасного существа (марсианка?). Мне вдруг показалось, что лицо отделяется от камня и движется нам навстречу. Я невольно отступил назад, и видение исчезло, но глаза продолжали пристально и грозно смотреть прямо тебе в душу. Какой же гениальной выразительностью обладал древний мастер… Рядом были выбиты лоси, олени, птицы.

Но страшно сказать, тысячелетняя базальтовая скала с ее гениальными росписями вся была испещрена сотнями имен и фамилий, а какой-то Жоржик Кривоносое расписался с помощью зубила поперек щеки и глаза прекрасного лица.

— Мерзавцы! — глухо проговорил отец.

— Ничтожества, — отозвался Кирилл.

А я сказал убежденно, что, если бы застал этого Кривоноса за осквернением наскального изображения, залез бы к нему и столкнул вниз.

— Это надо было охранять! — возмущенно заявила мама.

— Не можем же мы здесь выставить милицейский пост? — расстроенно отозвался отец.

— Построили бы лесной кордон, объявили эти места заповедными.

— Насчет заповедника давно хлопочем. На Байкале уже есть заповедник. Считают, что хватит.

Таня снимала еще более часа, но сказала, что придется еще раз добираться сюда — весной, и с более мощной аппаратурой.

Внезапно погода стала резко меняться к худшему, и пилот заторопил нас. На обратном пути нас изрядно мотало и трепало, все же мы благополучно приземлились в Зурбагане. «Демократы» все уехали, гостиница освободилась, и для Тани удалось достать крохотный, но отдельный номер. А папа, мама и я направились домой и весь вечер слушали старшего Болдырева — отец очень интересно рассказывал о приключениях первопроходцев.

На следующий день мама с Таней осматривали институт «Проблемы Севера», Таня кое-что снимала, кое-что брала на заметку, обещала прийти сюда еще не раз.

Мама долго беседовала с Кириллом (Таня не дождалась ее, и мы с ней ушли на строительство порта). Затем мама отправилась на автобазу и, между прочим, выпросила для меня отпуск за свой счет — ей хотелось, чтобы я с ними всюду побывал, да и соскучилась она по мне сильно. Кузькин разрешил. Он бы маме что угодно разрешил, в таком был от нее восторге. Она всем понравилась.

Мама просидела часа полтора у секретаря райкома, о чем они говорили — не знаю!

Но обедали мы с ней в столовой вместе с отцом, после чего мама попросила меня проводить ее к Христине Даль.

Отец и глазом не моргнул, а я занервничал. По дороге в институт я не выдержал и напомнил маме, что Христина — невеста отца и, наверно, очень сейчас переживает.

— Но ведь я это знаю… из твоих писем! — удивилась мама.

— Я только хотел, чтоб ты с ней помягче.

— Плохо мы с тобой друг друга знаем, — вздохнула мама. Мы застали Христину одну, она что-то писала, сверяясь с какими-то таблицами. Она заметно осунулась. Мама, одетая, как всегда, элегантно (черное с белым), села на диван и предложила Христине сесть рядом. Христина, будто не слышала, чуть подвинулась к маме, прямо со стулом. Я хотел спросить, не помешаю ли, но, боясь услышать утвердительный ответ, присел с рассеянным видом у окна.

— Мне необходимо очень серьезно поговорить с вами, — начала мама.

Христина побледнела, я даже испугался, не упадет ли она, чего доброго, в обморок.

Но мама моментально привела ее в чувство.