Пр'oклятое золото Колымы

«За время пребывания в группе обнаружил себя: 1) антисоветски настроенным, 2) имеет связь с фашистским элементом в Германии, 3) враждебно относится к мероприятиям, проводимым парторганизацией, 4) сеет явно враждебные настроения среди преподавательского состава и наиболее активных т.т. из группы, 5) на квартире часто собирается антисоветский элемент и ведутся оживлённые антисоветские разговоры по адресу наших вождей (т. Сталина), 6) участник совместно с Майденом, Юзеком в вопросе саботажа новой специальности и группирования внутри группы, около себя, наиболее реакционно настроенной части группы. Недостоин звания советского инженера как явно подозрительная личность».

В характеристике, подписанной директором института, деканом и секретарём парткома, наиболее страшные обвинения не повторялись, иначе бы студент не отделался 5-летним сроком заключения.

Через несколько дней Евгению устроили очную ставку с Жорой Кульпиным… Евгений не верил своим глазам.

Жора – один из его друзей – и такое! Оказывается, именно Евгений толкнул бюст Сталина, чтобы тот раскололся, именно Евгений крикнул: «Так ему и надо!» Именно Евгений привечал у себя студента Каталынова, который был их однокурсником в Политехническом институте и являлся руководителем троцкистско-зиновьевской группы, откуда вышел убийца Кирова Николаев…

Это был период, когда развернулись массовые репрессии после убийства 1 декабря 1934 года секретаря Ленинградского обкома ВКП(б) Сергея Мироновича Кирова, известные как «Большой террор». Органам НКВД надо было уничтожать троцкистско-зиновьевский блок.

Незначительного факта совместного обучения Богданова и Каталынова оказалось вполне достаточно, чтобы Евгений стал «узником смерти», как впоследствии писал он в своих воспоминаниях.

Он ещё не знал о том, что Жора приходил к Валерии Александровне после ареста Евгения и просил его конспекты для подготовки к написанию своего дипломного проекта. Конечно же, мать дала их ему, не подозревая, что перед ней стоял с протянутой рукой тот, чей донос принёс столько боли и страданий и ей, и её сыну…

На следующей очной ставке Кульпин сообщил, что был свидетелем, как Евгений избил ни в чём не повинных людей, по-видимому рабочих, о чём записано в протоколе местного отделения милиции.

– И это, наверное, было неоднократно, – добавил он.

Следователь тут же занёс в протокол:

«Пользуясь недозволенными приёмами, постоянно избивал представителей передового рабочего класса».

А Евгений подумал, что прав был Лев Толстой, когда написал, что «трусливый друг страшнее врага, ибо врага опасаешься, а на друга надеешься». Если бы раньше Евгений мог прочитать мысли, теснящиеся в голове у Кульпина, он бы узнал, о чём думал тот, собирая по крупицам компромат на своего якобы друга.

«Мир устроен так, что один получает всё – красавицу-студентку, успехи в учёбе, умеющий играть на фортепиано, знать иностранные языки, а другие вынуждены плестись в хвосте…

Нахапавшие полные карманы счастья, они не понимают таких, как Кульпин, которым государство позволило с помощью доносов устранять конкурентов по учёбе и вообще по жизни».

Следствие по делу Евгения Богданова длилось более полугода. В камере всё время менялись люди: кого-то уводили на допрос и он уже больше не возвращался, кого-то отправляли по этапу, появлялись новенькие – и блатные, и политические, которых называли по-разному: и суками, и предателями, и политиками, и контриками, и каэрами (от «контрреволюционеры»).

На прогулку с политическими выпускались и уголовные. Кого только тут не было: и бывалые урки, и малолетние преступники. Однажды в тюремном дворике к Евгению подошёл человек, по внешнему виду похожий на рабочего. Он стал жаловаться на терзающие его нравственные страдания, вызванные тюремным заключением. Евгений сочувственно поддакивал ему, а потом неожиданно задал вопрос:

– А вы по какому делу проходите?

– Да, я числюсь в списке провокаторов, – ответил тот. Евгений поспешил отойти в сторону… Больше он его никогда не встречал.

Коротая время в камере между допросами, Евгений пытался унять боль от побоев, а следователь бил профессионально. Евгений не подписывал никаких протоколов и отрицал все предъявленные обвинения. Но это существо дела не меняло. Следователь на каждом протоколе делал приписку: «От подписи отказался» и аккуратно подшивал бумаги, ставшие документами, в картонную папку.

Следователь остался безымянным, как не удалось узнать и содержимое доноса Кульпина. Дело в том, что когда после 1953 года начались массовые реабилитации безвинно осуждённых и родственникам разрешали знакомиться с делами, то в них закрывалось всё секретное (в первую очередь информация о доносах и о следователях).

Последнее время Евгений чувствовал, что в камере за ним кто-то следит. Иногда его глаза натыкались на недобрый взгляд пожилого уголовника, который был, по-видимому, на особом положении у блатных. Он не мог знать, что это был Федька Стреляный, тот самый, который в памятном 1905 году получил две пули в плечо, и на всю жизнь запомнил лицо Валерии.