— Мне нужно заправиться кислородом, — сказал Скотт, и вот они молча шагают к острову Маргариты. Джон катает сигарету по суставам пальцев, под и над, от указательного к мизинцу — фокус, который он освоил в восьмом классе с шариковой ручкой. Братья минуют Московскую площадь, рыночные палатки, переходят трамвайные пути и оживленную улицу Мартирок. Автобусная станция, трамвайные остановки, вход в метро и овощные базарчики дают им чем занять глаза.
— Как Мария?
— Нормально.
— У тебя нет огня?
— Шутишь?
Дневной смог щиплет за волоски в носу, и Скотт время от времени поднимает руку, прикрывая рот. Джон хлопает себя по карманам в поисках беглых спичек.
— Так что у вас, ребята, за дела?
— Какие ребята?
— Вы с Марией, самые нежные и трепетные голубочки во всем голубином краю.
— Дела? Не знаю. Трудно, трудно сказать.
— Она еврейка?
Скотт неприятно смеется:
— Не имею понятия. Но вопрос в самую дырочку, братан. Как только выясню, сразу тебе сообщу, чтоб ты успел послать домой мамочке доклад о новых преступлениях Скотти, гадкий мелкий говнюк.
— Ты правда вот так думаешь?
— Да нет, конечно, нет. С чего бы? Все как с гуся вода, малыш.
Язык у Джона распухает и немеет. Выходя от Карен и пересекая реку, чтобы встретиться с братом для очередного вымученного, шутовского, пустопорожнего, напрасного ужина, какие сам же затеял устраивать каждую неделю, Джон обкатывал и обминал небольшое заявление, которое готовил для Скотта, — влажное и липкое признание в растерянности, одиночестве, волнении, страхе и гордыне. И вот теперь он не может найти тот сырой ком глины, который столь любовно ваял. Он даже не начнет фразы. Никакие его переживания не стоят усилий, которых потребует каждый слог, и то, чем несет от Скотта, велит Джону держать язык за зубами. Если, выходя из подъезда Карен, щурясь и надевая солнечные очки, он упивался минутой, если на проспекте, где машины сочувственно чихали в унисон, и архитектура казалась важной, почти как доказывал яростно Марк, Джон был доволен собой и с чуточку смешной горечью сожалел о своих испарившихся нелепых принципах, а через квартал спрашивал, как скажется это на них с Эмили (обесценит ли ее задним числом, подтвердит ли ее относительную важность, добавит ей значительности или бессмысленности, проявил себя Джон сегодня дешевкой или мужчиной, стал ли он сильнее или выбросил бесценное сокровище, и откуда вообще он взял эти свои антикварные представления), если возле нового «Бургер-Кинга» в «Октагоне» ему внезапно пришлось проглотить подлинное желание
— Так ты любишь Марию?
— Прямо зачин из «Вестсайдской истории».
Дети бегают и толкаются, отнимая друг у друга мяч.
— А с родителями познакомился?
— Джон, ты издеваешься? Мы, по сути дела, только сошлись, так? И хватит об этом.
Пнул, промазал, упал, морщась, схватился за колено, поднялся и бегом к воротам, чтобы не упустить момент для возможного гола-красавца. Ждешь там, ковыряя в носу.
— Ну, так как оно? Как вообще?
— Серьезно то как.
— Да-да, чертовски серьезно. Психологически сложно. Проблемы, как во французском кино. Зубодробительные разборки. Сплошные угрозы. Кончается слезами, но все равно никак не кончается.
— Смешно.
— Это тоже. Любит посмеяться. Тронутая. Чокнутая. Поцелуи под дождем. Бросать крошки голубям. Весь мир у наших ног, все такое.
— Ну так ты вполне счастлив?
— Мучительно счастлив. Раньше я не понимал этого слова До сих пор не нюхал, не примечал, не догадывался, но теперь меня осветило изнутри, знаешь, будто хожу с таким ночником в животе, и он светит прямо в моей маленькой счастливой го лове.
— Наверное, очуметь что за женщина.
— Соль земли. Околдовывает птиц на деревьях Невозможно не любить такую девчонку. Буря и кремень, фольга и тефлон. Такая у меня малютка.
— Должно быть, и секс незаурядный.
— Да-да. Необычный. Страстный. Духовная связь. Глубокое родство. Язык без слов. Возвращенный рай. — Скотт потер глаза. — Единство души и тела. Непреложное, хрупкое, скажи, как хочешь. Пффф… Тайны Востока. Техники из утерянных свитков. Ты вообще чего от меня хочешь, а?
— Да ничего. Забудь.
— Считай, что уже.