Прайд. Кольцо призрака

На миг почувствовала: да, она не только потеряла прозорливость, но уже не понимает очевидного. О чем они?

– Все удачно, удачно, – заспешил Лапоть, отмахиваясь от ее попытки участвовать в их разговоре. – Сейчас явится, наш голубчик. Посидим, расслабимся.

– Я, кстати, ничего не говорил, – небрежно заметил Андрей. – Ты сам что-то наболтал и сам за меня согласился.

– Ты промолчал, а значит, значит… – захлебнулся Лапоть. – Ты что? А? Нет уж, теперь все! Поздно…

Но Андрей промолчал, раковиной сомкнув ладони.

Выходя из темной стены, появились музыканты. Трубач тыльной стороной руки вытирал губы. Пианистка катала в руках кружевной платочек. Лица их приняли официально-праздничное выражение. Ударник начал насвистывать, задавая темп угловатым подергиванием непомерно высокого кривого плеча.

– Не рвануть ли в воскресенье на лыжах? – оживленно предложил Лапоть.

Музыка внезапно грянула. Нервные ритмы подрагивали, каждый изгиб сводили к режущему аккорду.

– Кирпичи, сигареты, цемент, – сам себе строго сказал краснолицый сосед.

Блондинка сонно прихлебывала пиво.

– Откуда такая утопленница? – прямо в ухо Анне дунул Лапоть.

К Лаптю подошла хорошенькая Неля. Лапоть по-свойски притянул ее к себе за руку, она наклонила к нему свое свежее дешевое лицо. Выпрямилась, что-то черкнула в блокнотике и отошла. Бедро ее плеснуло живой рыбкой.

– Ну вот. – Лапоть с голодным видом потер руки. Отщипнул кусок черного хлеба, кинул в рот, быстро глянул в сторону двери. – Ничего, сейчас появится. Цветы небось ищет. Хотя это хамство – так опаздывать. А мы пока пропустим по рюмашке. Заработали. Значит, в воскресенье на лыжах, да?

Андрей разлил коньяк и проследил взглядом, чтоб Анна выпила рюмку до дна.

«Как вода», – не удивляясь, подумала Анна.

Розовая блондинка все прихлебывала из бокала пушистое пиво, к ее верхней губе прилип тающий обрывок кружева.

– Анна, Анна! Не слышит меня, – возникал и пропадал настырный голос Лаптя. – Анна, у вас есть лыжи?

– Тоже сообразил – лыжи! – лениво откликнулся Андрей. – Посмотри, какая размазня. Грязь, грязища.

– Смотря для кого грязь! – на лету подхватил Лапоть. – Для тебя, может, и грязища, потому как до чертиков надоела… зима. – Он быстро махнул рукой, нарисовав в воздухе запятую. – И все прочее. А вот Илюшечка просто замучил меня: все интересуется, есть ли у вас, Анечка, лыжи!

«Врет, как всегда, – подумала Анна. – Зачем-то ему надо?»

– Мечтает на природе, в чистоте, в красоте, на фоне… – самозабвенно продолжал плести Лапоть. – Елки, палки, в снегу… – Он вдруг моргнул и снова глянул в сторону двери. – Я ему прямо намекнул. Он догадливый, я имею в виду Илюшечку. Хотя вряд ли в ресторан притащит. Это самое. Ну, ты знаешь, о чем речь. Я ему все твержу, твержу, вроде понял. Впрочем, там всего-то одна папочка тоненькая. Зато в ней все. Золотая папочка… Но мы не гордые, сами за ней заедем.

Верткая Неля поставила перед Лаптем что-то лакомо-поджаристое. Анна увидела, косметики на ее лице заметно поприбавилось. Пунцово полыхали щеки, поскрипывали ресницы.

Откуда-то появилась, качаясь на каблуках, собранная из кусков, пожилая официантка. Она улыбалась, кивала, махала рукой не то Анне, не то Лаптю, не разберешь. Нет, все-таки Лаптю. Откуда она его знает?

– А, пожалуй, Илюшечка-то и не придет! Не пожелал, значит, таким манером. Ах, какие мы! – прошипел Лапоть, тихо корчась на стуле, за лапки раздирая цыпленка. – Ах ты, красавчик, сволочь, чернослив! На обаянии хочешь сработать? Все сам, сам, без нас. А нам, выходит, ничего. Завоеватель сраный!

Блондинка не сводила лучистых бессмысленных глаз с Андрея и все прихлебывала пиво, которое подливал ей кирпичноликий сосед.

– Разучился работать, голубчик, рассчитать, что ли? – ласково и негромко проговорил Андрей.

Лапоть испуганно повернулся к Андрею. Жирные руки отстали, продолжая сочное, вальяжное движение, раздирая цыпленка. Скомканная салфетка исчезла между его квадратных колен.

– В шею, шею! – подвизгивая, негромко захохотал Лапоть. – Гнать в шею, туда и дальше! Согласен! Заслужил! Но только в данном случае!

Андрей посмотрел на него с безразличным одобрением. Но Анна услышала, как вихрево-шумно, с облегчением перевел дыхание Лапоть. Рука его прыгала, когда он нагнулся, стараясь нашарить упавшую салфетку. Но поднял он что-то другое, бесформенное, темное, кожаное.

«Рука обрубленная…» – обмерла Анна.

– Перчатка чья-то, старье, вы что, Анюта? – сказал Лапоть, роняя то, что он поднял, под стол. Послышался костяной стук.

«Врет, что перчатка, – подумала Анна. – Нет, что я! Быть не может…»

– Потанцуем? – Андрей стоял перед ней. Голос был хоть и ласков, но повелителен, и очень твердой казалась протянутая к Анне рука, и кипенно-белым был узкий и ровный край манжета.

Они пробирались между танцующими, душные страусовые перья смазали Анну по лицу. Музыка беспощадно вобрала в себя все колющее, цепкое, все, что может дергать за руки, за ноги. В сговоре с ней вращался цветной луч, то лиловый, то зеленый, то желтый, вдруг вырывая из общего кружения запрокинутое лицо, окропленное влагой безумия.