Прах Энджелы. Воспоминания

Когда тебе одиннадцать лет, а братьям - одному десять, другому пять, а третьему год, - ты не знаешь, как вести себя в чужом доме, даже если это дом маминой сестры. Тебе велено оставить коляску в гостиной, взять малыша и идти в кухню, но ты не дома и не знаешь, что делать на кухне – вдруг на тебя заорут или треснут по голове. Тетя Эгги снимает пальто и уносит его в спально, а ты стоишь с ребенком на руках и ждешь, что тебе велят. Сделаешь шаг вперед или шаг в сторону – а она как выйдет, как спросит: куда собрался? А тебе и сказать-то нечего - ты сам не знаешь. С братьями словом перемолвишься - она как спросит: это с кем ты там болтаешь? Нам приходится стоять смирно и вести себя тихо, а это непросто, когда из спальни доносится такой звук, по которому мы понимаем, что она сидит на горшке и писает. Я стараюсь не смотреть на Мэлаки - иначе я улыбнусь, и он улыбнется, и Майкл, и тут все мы как прыснем со смеху, и если мы заведемся, так целыми днями и будем смеяться, представляя большой белый зад тети Эгги на маленьком судне в цветочек. Я держу себя в руках, не смеюсь. Мэлаки и Майкл не смеются, и мы все явно собой гордимся – какие мы молодцы, что не смеемся и не злим тетю Эгги, - но Альфи у меня на руках улыбается и произносит: гу-гу, - и мы не выдерживаем, все трое прыскаем со смеху, и Альфи, грязная мордашка, улыбается во весь рот и снова говорит «гу-гу», и мы заходимся от смеха, и тетя Эгги, поправляя платье, вылетает из своей комнаты и дает мне такую затрещину, что я лечу с малышом к стене. Она лупит Мэлаки и пытается ударить Майкла, но он бежит за круглый стол, и ей до него не дотянуться. Пойди-ка сюда, говорит она, похихикаешь у меня, но Майкл бегает вокруг стола, а она слишком толстая и не может его поймать. Я до тебя еще доберусь, говорит она, и задницу тебе надеру. А ты, жук навозный, говорит она мне, положи ребенка на пол у каминной решетки. Тетя Эгги снимает с коляски старые пальто, стелит их на полу, и Альфи лежит на них, пьет подслащенную воду, лопочет и улыбается. Раздевайтесь, велит нам тетя Эгги, марш на задний двор и мойтесь под краном с головы до пят. В дом возвращаться не сметь, пока не отмоетесь дочиста. Мне хочется возразить, что на дворе мороз, середина февраля, а вдруг мы заболеем и умрем? Но я понимаю, что если открою рот, то могу умереть прямо здесь, на кухонном полу.

Мы стоим голышом на заднем дворе и брызгаемся ледяной водой из-под крана. Тетя Эгги открывает окно кухни и кидает мочалку и большой кусок коричневого мыла, вроде того, каким мыли Финна. Она велит нам тереть друг другу спины – тереть пока не скажет, что хватит. Майкл говорит, что у него руки и ноги от холода отваливаются, но ее это не волнует. Она твердит, что мы еще не всю грязь отмыли, и если ей самой придется нам помочь, то будут нам скорби. Опять скорби. Я еще усердней натираюсь мочалкой. Мы натираемся так, что становимся розовыми, и зуб на зуб у нас не попадает. Но тете Эгги и этого мало. Она выходит во двор с ведерком холодной воды и обливает нас с головы до пят. Теперь, говорит она, марш в дом вытираться. Мы стоим в сарайчике рядом с кухней, обтираемся одним полотенцем. Мы стоим, дрожим и ждем, потому что, пока не велено, на кухню заявляться нельзя. Мы слышим, как она, орудуя кочергой, разводит огонь в очаге. Тут она орет: вы там что, до ночи торчать будете? А ну марш в дом, одевайтесь.

Тетя Эгги дает нам по кружке чая и по ломтю жареного хлеба, и мы тихо сидим за столом и едим, потому надо молчать, пока не велят говорить. Майкл просит у нее еще один ломтик жареного хлеба, и мы думаем: во дает - ему сейчас влепят такую затрещину, что со стула слетит, - а она лишь бормочет: вас жареным хлебом небось не избаловали, - и выдает нам еще по кусочку. Тетя Эгги мочит кусочек хлеба в чае и пытается накормить им Альфи, но он не ест; тогда она посыпает хлеб сахаром, и он все съедает, улыбается и писает ей на колени, и мы в восторге. Тетя Эгги бежит в сарайчик за полотенцем, а мы переглядываемся, улыбаемся до ушей и говорим Альфи, что он самый лучший малыш на свете. В двери появляется дядя Па Китинг, весь черный - он вернулся с работы на газовом заводе. Ох ты елки, говорит он, кого я вижу?

Дядя Па, говорит Майкл, наша мама в больнице.

Неужели? Что с ней стряслось?

У нее воспаление легких, - говорит Мэлаки.

Ну, это лучше, чем воспаление глупости.

Мы не понимаем, над чем он смеется, а тетя Эгги возвращается из сарайчика и объясняет ему, что наша мама в больнице и нам тут придется пожить, пока ее не выпишут. Отлично, отлично, говорит дядя Па, и уходит в сарайчик мыться - но возвращается такой же черный, будто воды на него не попало ни капли.