Прах к праху

– Дентон сжалился надо мной в половине десятого и сотворил нечто божественное из курицы и артишоков. Я умяла это прямо за кухонным столом и заставила его поклясться сохранить сей факт в тайне. Но там еще осталось. Я видела, как он убирал остатки в холодильник. Подогреть? Уж это-то мне по силам – дом не спалю. Или ты уже где-то поужинал?

Линли ответил, что нет, и, избегая столовой с окаменелыми фетуччини, они направились в кухню, располагавшуюся в цокольном этаже. Хелен суетилась с видом настоящей жены: она достала из шкафа тарелки, из ящика – приборы, извлекла из холодильника курицу с артишоками в миске из нержавейки, поставила ее в микроволновую печь и захлопнула дверцу и…

– Хелен! – Линли бросился к ней через кухню, прежде чем она успела включить печку. – Сюда нельзя ставить металл.

Она непонимающе уставилась на него.

– Да почему же?

– Потому что нельзя. Потому что металл и микроволны… Черт, не знаю. Знаю только, что нельзя.

Хелен внимательно посмотрела на печку.

– Вот интересно…

– Что?

– Должно быть, это-то и случилось с моей.

– Ты поставила в нее металл?

– Вообще-то я не считала это металлом. Знаешь, как-то не думаешь об этом.

– Что? Что это было?

– Банка с супом. Я ее поставила, печка грохнула, зашипела и заглохла. Но я думала, что все дело в супе. – Плечи ее поникли, и она вздохнула. – Сначала фетуччини, теперь это. Я не знаю, Томми. – Она повернула кольцо на пальце. Линли обнял ее за плечи и поцеловал в висок.

– Почему ты меня любишь? – спросила она. – Я абсолютно безнадежна и бесперспективна.

– Я бы так не сказал.

– Я погубила твой ужин. Испортила кастрюли.

– Ерунда, – сказал Линли, поворачивая ее к себе.

– Я чуть не взорвала твою кухню. Боже, да с ИРА будет безопаснее, чем со мной.

– Не говори глупостей. – Он поцеловал ее.

– Дай мне волю, и я, вероятно, спалю твой дом, а заодно и всю округу. Можешь себе представить такй ужас?

– Пока нет. Но представлю. Со временем.

Он снова поцеловал Хелен, на этот раз притянув ее к себе поближе. Она так чудесно подходила ему, и он благоговел перед этой удивительной природой мужской и женской сексуальности, построенной на противоположностях. Выступ и изгиб, грубое и гладкое, твердое и мягкое. Хелен была чудом. Она была воплощением всех его желаний. И как только он что-нибудь съест, он ей это докажет.

Хелен обвила руками его шею. Ее пальцы медленно перебирали его волосы. Бедра прижимались к его бедрам. Линли почувствовал напряжение в паху и легкость в голове, когда два желания вступили в нем в борьбу за власть.

Пальцы Хелен поползли к нему на грудь, расстегивая попадающиеся по пути пуговицы. Опустились к брюкам, расстегнули ремень.

– Дентон уже лег, дорогой? – прошептала она у его губ.

Дентон? При чем тут Дентон?

– Он, случайно, на кухню не придет, нет?

На кухню? Она что, действительно хочет, чтобы они… Нет. Нет. Она не может этого хотеть.

Линли услышал звук расстегиваемой молнии. В глазах у него потемнело. Он прикинул возможность голодного обморока. Потом почувствовал на себе ладонь Хелен, и вся оставшаяся в его голове кровь запульсировала в другом месте.

– Хелен, – проговорил он. – Я не помню, когда ел в последний раз. Честно, я не знаю, смогу ли …

– Чепуха. – Она снова прижалась к его губам. – Я не сомневаюсь, что ты отлично справишься.

И он справился.

Оливия

Ноги сводит судорогой. За последние двадцать минут я уронила четыре карандаша и не имела сил поднять их. Я просто брала новый из жестянки. Я продолжала писать дальше, не обращая внимания на то, во что за прошедшие несколько месяцев превратился мой почерк.

Крис пришел минуту назад, встал у меня за спиной и промассировал мне плечи так, как я люблю. Прижался щекой к моей макушке.

– Не обязательно писать все зараз.

– Почему?

– Не спрашивай. Ты знаешь.

Он ушел. Сейчас он в мастерской, делает клетку для Феликса. Обычно он работает под музыку, но не стал включать ни радио, ни стереосистему, чтобы я могла ясно мыслить и спокойно писать. Я хочу того же, но звонит телефон, и я слышу, как он спешит ответить. Слышу, каким мягким делается его голос. Я пытаюсь не обращать внимания на: «Да… нет… По-прежнему… Нет… Нет, дело совсем не в этом…» Я жду продолжения, произнесенных шепотом главах слов, например «люблю», «хочу», «скучаю» и «если бы только», многозначительных вздохов.

Я напряженно прислушиваюсь, хотя при этом мысленно называю буквы алфавита в обратном порядке чтобы заглушить голос Криса. Долгая жуткая тишина, после которой он произносит: «Я понимаю», – таким голосом, что у меня внутри все сжимается от боли. Я слышу, как он произносит: «Только терпение», – и слова на бумаге расплываются у меня перед глазами. Карандаш выскальзывает на пол. Я беру новый.

Крис приходит на кухню. Ставит чайник. Достает кружку из ящика, чашку из шкафа. Опирается руками о стойку и стоит, опустив голову, словно что-то там разглядывает.

Я чувствую, как сердце бьется у меня в горле, и хочу сказать: «Можешь идти к ней. Можешь идти, если хочешь», но не говорю, потому что боюсь – он уйдет.