Практическая фейрилогия (СИ)

— Почему ты меня выбрал? Я ведь и правда не красавица и по возрасту не подхожу для дары, тем более дары короля. Если бы я была безупречна, это было бы понятно. Но так… я не понимаю.

— Я выбрал тебя, потому что на тебе единственной зацепился мой взгляд. Да, я не увидел в тебе особой красоты, но я увидел тебя саму, а это что-то да значит. А Лойнаг… я не могу его судить. Мы видывали людей, самых разных, и все они рано или поздно теряли себя в холмах, сдавались магии, поддавались жажде вечной жизни и молодости. Самые гордые из них по прошествии веков начинали лебезить перед фейри, потому что ужаса боялись быть изгнанными в мир, где никого уже не осталось из их родных, в мир, где есть болезни и смерть.

— Думаешь, со мной случится то же самое? — шепнула я.

— Уверен, — ответил Ириан и пошел дальше.

— Ах, вот как? Посмотри на себя! — сердито крикнула я ему в спину. — Вспомни свою лачугу! Не настолько это все хорошо, чтобы мне голову терять и домой не возвращаться! И вообще, если ты помнишь, меня от вас, сидхе, натуральным образом тошнит!

Рыжий покачал головой, и я, чисто на эмоциях, показала ему шиш. Он прав: красотой особой я не отличаюсь, умом изощренным тоже, зато у меня есть характер. Этот самый характер не позволит мне унизиться и стать чьей-то дарой.

— Попомни мои слова, Ириан: если я и останусь в холмах, то только королевой!

Падрайг обещал как можно быстрее изготовить новый оберег гостя, а пока только дал Ириану смесь, с помощью которой можно восстановить испорченный символ бытовых чар в его лачуге. До лачуги мы добирались долго, платье мое потеряло вид, да и туфли тоже, зато прическа лежала волосок к волоску — спасибо чарам того волшебного гребня. Уставшая, я не жаловалась: не таковы здесь расстояния, чтобы умирать от пешей прогулки.

Пока Ириан занимался «ремонтом» разрушенной части лачуги, я, сидя прямо на траве, азартно расписывала в блокноте внешность и поведение Лойнага. Конечно же, записала я и его оскорбительные изречения о людях. Разве что не хотелось документировать то, что он назвал меня «блеклым повядшим цветочком, который скоро станет предлагать себя кому попало, чтобы только остаться в холмах». Решив, что мои записи должны быть как можно более объективны, я все же записала и это.

Меж тем рыжий закончил с работой и вернул лачуге нормальный вид. Обрадованная (наконец можно переодеться, поесть и отдохнуть после долгой прогулки), я подошла к двери, но рыжий меня не пустил. Встав передо мной, он сложил руки на груди и заявил:

— Вот что, фейриолог-друидесса. Я благодарен тебе за спасение, но моя благодарность имеет свои границы. Ты можешь провести у меня дома эти три месяца, можешь спать на моей кровати и есть еду с моего стола, но это все. Я не твой друг, не твой опекун, не твой защитник. Я всего лишь славный сидхе, который любезно предоставляет тебе кров. Это понятно?

— Понятно, — кивнула я «славному сидхе» и собралась войти.

Он снова меня не пустил.

— Прежде чем войдешь, уясни правила, их всего два: не трогай мои вещи без позволения и не задавай вопросов.

— Обойтись без вопросов? — сникла я. — Но как же, это ведь совершенно невозможно!

— Обуздай свою любопытную натуру или уходи.

— Ты ставишь невыполнимые условия! Это то же самое, если бы я попросила тебя обуздать свою натуру сидхе. Ты суть сталь, пламя, а я — воплощенное любопытство. Мне по профессии положено. Чего тебе стоит ответить на пару-тройку моих вопросов? Разве я о многом прошу?

— Хорошо, — неожиданно быстро согласился он. — Один вопрос — один поцелуй.

— Что? — растерялась я.

Ириан, чисто по-мужски ухмыляясь, объяснил:

— Захочешь задать вопрос — подаришь сначала поцелуй. Очень простые условия.

— Ты нарочно поставил такие условия, зная, что я ни за что не соглашусь!

— Что мешает согласиться?

— Дюк, — ответила я с достоинством, — мой жених.

— А-а, тот малорослый с хитрым лицом.

— Никакой он не малорослый, а среднего роста, да и лицо у него не хитрое, а адвокатское, и откуда тебе вообще известно, как он выглядит?

— Я следил за тобой некоторое время после того, как приметил. Естественно, и женишка твоего видел, — проговорил рыжий. — Ты, Магари, сама как эльф, причем светлый. А он — гоблин.

Да что же такое! Мало того, что любимая бабушка называет Дюка «индюком», так еще и наглый рыжий сидхе обзывает его «гоблином»! Они сговорились?

— Да как ты смеешь! — возмутилась я.

— Сколько вы вместе? Неужели ты никогда не замечала, как он смотрит на тебя?

— Нормально смотрит, любяще! — обиженно сказала я. — Ты пытаешься его в дурных красках расписать, чтобы самому меня соблазнить? Это так по-эльфийски!

— Я видел вас вместе всего пару раз, но и этого мне хватило, чтобы заметить: своего галстука он касается нежнее, чем тебя; на свои часы смотрит куда чаще, чем на тебя; а машину свою любит до безумия, в отличие от тебя. Гоблин он, жадный гоблин, ценящий вещи больше, чем живую душу.

Я отвернулась от сидхе и бросила:

— Вы, фейри, любите сбивать с толку людей!

— Зато мы не лжем.

«Знаю!» Я постаралась успокоиться, снова повернулась к рыжему, и спросила: